Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо, любимая, — пробормотал он. — Не старайся оправдать то, что так больно ранит. — Он сжал ладонями лицо, провел губами по влажной дорожке на щеке. — Если бы я мог начать все сначала, написал бы по-другому.
— Факты все равно не изменишь.
— Но можно изменить свою точку зрения на эти самые факты.
Он мог бы стоять вот так, на коленях, рядом с ней хоть всю жизнь, но Шугар Бет отстранилась и села на траву, подвернув под себя ногу.
— Сегодня я нашла картину, — медленно выговорила она.
Еще один удар в сердце.
— Правда?
— В студии. Половик. Половик — это и есть картина.
Он велел себе немедленно признаться во всем, но она продолжала говорить:
— Пока я росла… сколько раз обыскивала студию с тех пор, как вернулась… и никогда не видела по-настоящему… до сегодняшней ночи…
Настало время загнать последний гвоздь в крышку его гроба. Он встал. Она последовала его примеру. Волосы упали на щеку, и она трясущейся рукой отвела их.
— Неудивительно, что отец всегда смеялся при упоминании о картине. Таллула спрятала ее у всех на виду.
Пуговка на блузке расстегнулась, открыв верх лифчика, такого же кремово-белого, как ее душа.
— Значит, ты добилась своего, — сказал он.
Шугар Бет кивнула.
— Последний холст Эша такого размера был продан на аукционе за четыре с половиной миллиона долларов.
— Будешь богатой женщиной. Независимой.
— За это полотно я получу меньше.
— Почему?
— Хочу, чтобы оно висело в музее, а не пряталось от посторонних глаз в личной коллекции. Это, разумеется, ограничит число покупателей. Но главное для меня — обеспечить Дилайле спокойное существование.
— Тебе хватит не только на это.
— Полагаю.
— Наша благородная, исполненная самопожертвования героиня, — улыбнулся Колин, и хотя в голосе не звучало обычного сарказма, она мгновенно насторожилась, и он проклял ту часть своей души, которая так опасалась малейшего признака сентиментальности, что любое проявление чувств было окрашено цинизмом даже против его воли. Пришлось все-таки задать ненавистный вопрос: — Когда собираешься уезжать?
— Как только распоряжусь насчет картины.
— Это много времени не займет.
— Не больше недели.
Он легко коснулся ее волос.
— Знаешь, я тебя люблю.
Ее губы дрогнули. На ресницах повисла слеза.
— Переживешь. Поверь человеку опытному: любовь не та эмоция, которая длится вечно.
— Значит, любовь к Эммету — дело прошлое?
— Наверное, иначе я не влюбилась бы в тебя так быстро.
Столь открытое выражение чувств должно было радовать его, но лишь усилило боль.
— Неужели ты так мало веришь в себя?
— Дело не в вере. Просто я реально смотрю на вещи.
— Будь это правдой, ты не уехала бы. Все, что тебе необходимо, здесь, в Паррише.
— Ошибаешься.
— Как насчет детского книжного магазина, о котором ты говорила? Теперь эта мечта может стать явью. Тут твой дом, Шугар Бет, твоя родина.
— Нет, это теперь твой город.
— Значит, для нас двоих места слишком мало, так?
— Сам знаешь, ничего не получится.
— Тебе необходимо остаться. У тебя родные. — Он прерывисто вздохнул. — И я тоже.
Глаза Шугар Бет тоскливо блеснули.
— Поэтому я и должна убраться отсюда. Не могу видеть… прости.
— Я нашел картину на прошлой неделе.
Она резко обернулась.
— В тот день, когда мы обыскивали студию. До того я бывал там раз десять, но… в тот день мне было паршиво донельзя: знал, что теряю тебя, вот и срывал злость… Я повернул голову, чтобы в очередной раз на тебя рявкнуть, и тут… что-то в буйстве красок, безумии переливов… меня будто за горло схватило.
Шугар Бет кивнула, словно прониклась его горечью, хотя он сам до сих пор не совсем умел осознать шквал эмоций, подхвативший его в ту минуту.
— И когда ты собирался мне сказать? — поинтересовалась она без всякого упрека. Наоборот, во взгляде светилось нечто вроде понимания.
Наверное, он ощутил ее готовность отстраниться, потому что поспешно сказал:
— Я прошу тебя стать моей женой.
Ее глаза широко распахнулись.
Вырвавшиеся словно против воли слова должны были потрясти его: он в жизни не предполагал, что скажет снова, но на сердце почему-то стало спокойно. Похоже, он сказал именно то, что давно копилось внутри. И теперь смело шагнул вперед и сжал это ослепительное лицо.
— Жаль, что у меня сейчас нет магнолий или хотя бы гардений. Необходим шикарный романтический жест. Я вполне на него способен, как тебе известно.
Она на мгновение прижалась щекой к его ладони.
— Я никогда бы не посмела сотворить с тобой такое.
Ее трусость взбесила Колина. Все это слишком знакомо. Слишком походит на его прошлое.
— Я не стану молить, Шугар Бет. Как-то я уже умолял женщину, и это больше никогда не повторится. Либо в тебе окажется достаточно силы, чтобы любить меня, достаточно силы, чтобы позволить мне отвечать тебе любовью, либо я ошибся и ты слаба. Итак?
— Думаю, то, что ты считаешь недостатком мужества, мне кажется мудростью, — прошептала она, опустив голову.
— Нет ничего мудрого в том, чтобы бежать от любви.
— Есть, когда речь идет обо мне.
И она ушла, оставив его одного во влажной весенней ночи.
Следующие несколько дней Шугар Бет двигалась как во сне. И Колина она ни разу не увидела: только иногда замечала его машину, заворачивавшую к дому. Он даже перестал трудиться над стеной.
Вера в собственный здравый смысл отнюдь не помогала смириться с тем фактом, что она больно ранила любимого человека. А уж что сделала при этом с собой… Да, ее решение было мудрым, что же касается душевных мук… рано или поздно она это переживет. Как всегда.
Обслуживая покупателей, Шугар Бет твердила себе, что Колин ошибался, обвиняя ее в трусости. Люди, которые не учатся на собственных ошибках, не заслуживают счастья. Нельзя и дальше переключаться с одного мужчины на другого, щедро наделяя их своим теплом и отдавая сердце, влюбляясь в любовь, чтобы потом терпеть разочарования. Колин не понимал, что она защищает его!
В среду за картиной прибыли взволнованные представители «Сотбис». Студия казалась без нее совсем пустой, но Шугар Бет ни о чем не жалела. Ей хватало своих взбудораженных эмоций и ни к чему было видеть хаос чужих на испещренном красками холсте.