— Дмитрий Андреевич, я так благодарен за спасение моей жизни, что хочу вас и весь коллектив как-то отблагодарить!

— Семен Абрамович, мне от вас ничего не надо, коллективу, думаю, тоже.

— Ну что вы, так же нельзя! Я не уйду, пока вы не скажете, чего хотите. Может, коньяку?

— Ну, от пары бутылок хорошего вина мы, пожалуй, не откажемся, — произнес я, понимая, что просто так от него не отделаться.

— Ну что, какое вино заказал? — спросил слушавший краем уха наш разговор лор Артур.

— Сказал, на его усмотрение, может «Хванчкару» принесет, не знаю.

— А может, и «Кинзмараули»? — мечтательно предположил Артур.

— Вот доктор, вам! Еще раз спасибо! — радостно всучил мне два тяжелых газетных свертка Вайнштейн. — Выпейте за мое здоровье!

— Ну что там? Не томи! — возбужденный лор потянулся к сверткам.

Я развернул газеты, и по столу покатились две бутылки порошкового «Агдама» по 17 рублей за пол-литра. Употребить их так никто и не смог.

«Все познается в сравнении». Этот пусть и банальный афоризм точно характеризует работу районного хирурга и быт на периферии.

Сразу по приезде в поселок я сначала сравнивал свою новую жизнь с предыдущей, городской. Спустя семь лет, я сравнивал начало своей работы с тем, что теперь меня окружало и себя семилетней давности с собой сегодняшним.

Я стал неплохим хирургом. Один тот факт, что мы больше года не вызывали санавиацию, говорил о многом. В этом больше не было необходимости. Все экстренные операции я выполнял сам.

Последним слабым звеном в обойме моих навыков оставалась сосудистая хирургия, а конкретно — хирургия артерий. Чтобы ликвидировать этот пробел, я отучился на курсах при отделении сосудистой хирургии областной больницы. Не скажу, что после этого я стал протезировать и шунтировать сосуды, но научился ушивать раны артерии и извлекать тромбы. До этого при повреждениях артерии мы накладывали временный шунт, концы поврежденного сосуда соединяли трубочкой от капельницы, пускали кровоток и дожидались сосудистого хирурга из санавиации. При тромбозе артерий мы также часами ждали ангиохирурга. Иногда ожидание заканчивалось ампутацией конечности, так как за это время «созревала» гангрена.

Если мой профессиональный уровень повышался, то жизненный опускался, как и у большинства жителей региона.

Памятник Ленину демонтировали и увезли в неизвестном направлении, может быть, и разобрали на металлолом. Колхозы и совхозы приказали долго жить. Вместо них возникли какие-то товарищества, которые еле-еле сводили концы с концами. Металл тоже практически весь собрали, а те из металлистов, что уцелели, подались в «челноки». Государственные предприятия обанкротились, а на их месте образовались кооперативы, разросшие до ООО. Зарплату стали задерживать всего на один-два месяца, и мы иногда держали в руках живые деньги.

С меня продолжали удерживать десять процентов оклада в счет покойной семьи Быковых. Одним словом, холера протекала нормально!

Условия жизни в тот момент волновали меня меньше всего. Я жил по принципу: «Нам хлеба не надо — работу давай!», оставался фанатом своей профессии. Самое главное, мне удалось собрать вокруг себя таких же энтузиастов.

После того как Минусинский навсегда покинул наши ряды, в отделении стало спокойно. Юра Ветров быстро пошел в гору и по праву стал моим заместителем. Его хирургический диапазон значительно расширился, однако резекции желудка он пока не делал — не потому, что я ему не доверял, а потому, что больные или их родственники требовали именно меня.

Степа Брыу не сразу, но тоже заработал руками, и к моменту моего отъезда из района довольно уверенно выполнял почти все травматологические операции. Кроме этого, я научил его аппендэктомии и даже доверил самостоятельно удалить желчный пузырь.

Юра тоже освоил несколько травматологических операций, включая трепанацию черепа, но выполнял их без огонька, считая себя однозначным хирургом.

Саныч так и остался сидеть на приеме. Ему сделали операцию, немного улучшили зрение, но не до идеального. Я иногда брал его ассистентом.

Пресытившись малой хирургией, я стал брать только сложные и очень сложные случаи. С 2002 по август 2005 года, то есть до самого своего отъезда, я отправил в область всего одного больного, и тот оказался таким сложным, что и три профессора хирургии опустили руки.

Больной Белоусов в шестой раз поступил в наше отделение по поводу острой кишечной непроходимости. До этого мы удалили ему около метра тонкой кишки. Я лично оперировал его годом раньше и хорошо помнил, с каким трудом вошел в живот — мешали многочисленные спайки. В этот раз я сделал разрез в другом месте, так как знал, что все внутренности обычно подпаиваются к старому рубцу. Но это не помогло. Весь кишечник буквально спаялся, свалялся в непостижимый ком. Нельзя было понять, где его начало, где конец и как вообще пища проходит по кишечной трубке.

Промучившись около пяти часов, я понял, что сам не справлюсь, и дозвонился на санавиацию, где меня просто подняли на смех: «Дмитрий Андреевич, вы и правда не можете разобраться в кишках? Нет, мы не приедем. Наложите больному подвесную энтеростому — знаете, что это такое? Введите трубку в кишку через боковой разрез и выведите ее наружу для разгрузки кишечного содержимого. Не беситесь, вы вполне могли этого не знать, вы же не можете разобраться в кишках. Наложите стому и везите в областную больницу. Да, своим собственным транспортом».

Через три дня больного вернули назад. Лучшие хирурги областного центра, включая трех докторов наук, восемь часов кряду, сменяя друг друга, пытались разъединить кишечник. В конце концов, и они потерпели фиаско. Вместо временной энтеростомы наложили постоянную, признали случай неоперабельным и в сопровождении бригады реаниматологов спровадили Белоусова в ЦРБ — умирать.

Закон хирургии: чем выше свищ — тем он опасней. Тонкокишечные свищи очень изнуряют больных: пища не успевает всосаться и выливается наружу. Парентеральное питание — введение необходимых организму веществ в вену — не всегда эффективно. Больные с такими свищами часто умирают от истощения.

Толстокишечные свищи, хоть через них и поступает кал, меньше напрягают организм. Небольшой каловый свищ может даже закрыться самостоятельно. Свищ тонкой кишки сам закрывается крайне редко, обычно приходится его зашивать. А большой свищ двенадцатиперстной кишки сам не закрывается никогда и того хуже — очень быстро истощает больного.

Белоусов умер через месяц. Он был так истощен, что его организму не хватало белка для создания послеоперационного рубца, и поэтому передняя брюшная стенка больного просто разошлась. Кишки, правда, наружу не выпали — их держали спайки. Мы наложили вторичные швы, но они не срослись, и все держалось на нитках. В день смерти страдалец весил тридцать восемь килограмм при росте метр восемьдесят.