Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Люциан, мой милый мальчик, — наконец произносит отец, откладывая ручку и подняв брови. — Надеюсь, твое плачевное состояние не вызвано предстоящей женитьбой. — Нет. Благодарю.
Следует пауза. Он ждет, пока я заговорю, и смотрит на часы. Я глотаю слюну. Я репетировал всю ночь, но теперь не могу произнести ни слова. В темноте, пока все часы Каслфорда отсчитывали время, я мог думать лишь о предстоящей беседе с отцом, но сейчас заготовленные фразы застревают в горле. — Отец...
— Возможно, лучше... — произносит он одновременно со мной, и мы оба замолкаем, неотрывно глядя друг на друга. Боль в челюсти простреливает в плечо.
Он откидывается в кресле и проводит пальцем под нижней губой.
— Мой мальчик, — говорит он, откладывая в сторону промокашку, — что бы ты ни хотел мне сообщить, я слушаю.
Я киваю, смотрю мимо него на обои и закрываю глаза. Кроваво-красные завитушки отпечатываются на сетчатке, как последнее, что увидел перед смертью покойник. Мысленно окружаю себя серой стеной, но с тех пор как я вчера повстречал Эмметта Фармера, мой старый метод не помогает. Все остается цветным, пульсирующим, кроваво-красным.
— Но хочу напомнить, что у меня не так много времени, — добавляет он.
Я заставляю себя посмотреть ему в глаза. — Мне нужна твоя помощь.
— Неужели? — Взяв перо, он принимается крутить его между большим и указательным пальцами. У него спокойное, внимательное, даже заботливое лицо. Не знай я его, подумал бы, что он меня любит.
— Де Хэвиленд, — запнувшись, отвечаю я, — он... — Да? — Отец не шевелится, но в его глазах проскальзывает любопытство.
— Он знает... у него есть...
— Что у него есть, сынок? — Он встает и кладет руку мне за плечо. Я чувствую удушливый аромат сандалового мыла. Смотрю ему в глаза. — Ты сам не свой, Люциан. Скажи, что случилось? Наверняка мы сможем все исправить.
Я делаю глубокий вдох. В трубу залетает ветер и нагоняет в комнату дьп^. Глаза начинают слезиться. Если кто и в силах добыть у де Хэвиленда ключ, так это мой отец. Но мне трудно сформулировать свои мысли.
— Его ученик сказал мне...
— Что? — Отец крепче хватает меня за плечо и тут же отпускает. — А, так вот в чем дело. Ты ищешь свою книгу, верно? Значит, ты все-таки ходил к де Хэвиленду... Ну что за двуличный тип! Что ж, тревожиться не стоит. «Лайон и сыновья» — весьма надежный банк, но если хочешь, могу распорядиться перевезти твою книгу к Симпсону.
— Не в этом дело. — Я замолкаю, увидев, как загорелись его глаза: в нем пробудился инстинкт коллекционера.
— А в чем же? — спрашивает он после секундного молчания.
Я сглатываю слюну, отворачиваюсь и вытираю слезящиеся глаза рукавом. Когда я опускаю руку, взгляд падает на шкаф с диковинками. Стекло заменили. Мой взгляд опускается к полу, где были пятна, — кто-то все убрал. Ковер тоже новый. Ничто в комнате не указывает на то, что здесь умерла девушка.
Я снова поворачиваюсь к отцу. Тот стоит, учтиво склонив голову; вероятно, азарт в его взгляде мне почудился. Его глаза вновь полны дружелюбия. Этот взгляд каждого заставляет чувствовать себя особенным, обещает, что все будет в порядке. Так он смотрит на меня после того, как ударит.
— Я рад, что ты пришел ко мне. Люциан. Ты сглупил, что отправился к переплетчику без моего ведома; тогда бы я смог предпринять все необходимые меры. Но и теперь я смогу защитить тебя от любых... неприятностей. Я встаю с кресла и неуклюже пячусь назад. — В чем дело? — спрашивает отец.
Я молчу. Из шкафа на меня смотрит мое отражение, затерявшееся среди фигурок из слоновой кости и окаменелостей. Никто не знает, что за этими полками — книги. Но я их чувствую. От них исходит жар, как из печи. Как будто Эбигейл, Марианна и Нелл находятся в этой комнате рядом со мной.
— Нет, — отвечаю я, — нет, моя книга тут ни при чем. Пустяки. Забудь обо всем, отец.
— Нет? Тогда зачем ты пришел?
— Просто так. Неважно. — Я шагаю к двери. Меня трясет, словно я чудом спасся от падения в бездну.
— Люциан.
Его тон заставляет меня замереть.
— Прости, отец. Это неважно.
— Мне решать, что важно, а что нет. О чем ты хотел поговорить? Если не о своей книге, то о чем? — Вся отцовская благожелательность враз испаряется. Голос его, как край бумаги: острый и обманчиво мягкий.
Я оборачиваюсь. Капелька пота стекает по шее. Делаю вдох, чтобы возразить, но рот пересыхает под его взглядом. Я откашливаюсь.
Он ждет.
— Понимаешь... до меня дошел слух... — В этот момент, к моей радости, из камина вырывается облако пепла, и у меня появляется уважительная причина закашляться. — Де Хэвиленд... — Я на ходу придумываю, что бы соврать. — Его ученик сказал, что он изготавливает подделки.
— Подделки? То есть романы? — хмурится отец. — Или копии?
— Точно. Копии книг. В мастерской. Ученик говорил, что они скопировали книгу Нелл.
Отец секунду молчит и наконец кивает. — Ясно.
— Возможно, он врет.
— Я уже давно подозревал, что де Хэвиленд нечист на руку. — Он обращается не ко мне, а говорит сам с собой. — Спасибо. Можешь идти.
— Да.
Не дожидаясь, пока он передумает, я выхожу в коридор. Там прохладно; моя рубашка промокла насквозь и липнет к спине и подмышкам. Я замедляю шаг, лишь добравшись до Голубой гостиной. Запираю за собой дверь, прислоняюсь спиной к двери и слушаю, как сердце грохочет в ушах. Головная боль накатывает с новой силой.
Зря я струсил. Надо было попросить отца о помощи. Не понимаю, что заставило меня передумать. Скажи я ему правду, он взял бы ситуацию в свои руки.
Смотрю на картину с речными нимфами, но вместо их обнаженной плоти вижу лишь Эмметта Фармера, который ждет меня в «Восьми колоколах».
За обедом я выпиваю стакан вина и хереса, а после — бренди, но успокоиться это не помогает. Тучи заволакивают солнце, и снова идет снег. Даже тусклый свет режет глаза.
Перед смертью моя бабушка бродила по комнатам и вечно что-то искала. Когда мы спрашивали, что она ищет, она останавливалась и пристально смотрела на нас, а потом отворачивалась и продолжала искать, пока не валилась с ног от усталости. Сесилия и Лизетта посмеивались за ее спиной. Я тоже, бывало, хихикал с ними. Но сейчас я чувствую себя точно так же. Мне нет покоя. Я словно гонюсь за кемто, и этот кто-то покидает комнату за миг до того, как туда захожу я. Куда бы я ни пошел, меня везде преследует это ощущение: я чувствую чье-то теплое дыхание в воздухе, словно тот, кто мне нужен, только что вышел. Поднявшись в спальню, достаю из сундука «Воспоминания Уильяма Лэнгленда», но читать не могу. Мне не хочется больше перечитывать эту книгу. Я смотрю в окно на снег; внизу по коридору разносится голос матери, но на улице глубокая, мертвая тишина.