— Зови мeня Дарне. — Я скрещиваю руки на груди, надеясь согреться. — Я понял. Полкроны — сумма ничтожная. Ты хочешь больше. Я заплачу, сколько скажешь, только помоги мне найти мою книгу.

Он колеблется.

— А зачем она тебе?

— Затем, что мне невыносимо думать, что любой может... — Я резко замолкаю. Дверь, улица — все покрыто зернистым серым туманом. Кажется, что стены вокруг меня смыкаются. Я ловлю его взгляд. Он смотрит на меня так пристально, что у меня сжимается горло. Что-то заставляет меня сказать: — Через три дня я женюсь. Хочу оставить все позади. Обезопасить себя.

Из груди Фармера вырывается тихий беспомощный звук.

— Разумеется, я помогу тебе, если сумею. Но де Хэвиленд не позволит тебе забрать книгу просто так. — Я раздобуду ключ. Как-нибудь.

— Но Люциан...

— Не называй меня так.

Мы молчим. Вдали звенит колокольчик: кто-то заходит в лавку Фогатини. Ветер крепчает и обдувает наши лица снежной пылью вперемешку с сажей. Фармер прислоняется к стене и трет глаза. Под нашими ногами пробегает крыса.

— Хорошо, — наконец произносит он. — Добудешь ключ, и я тебе помогу. Но только при одном условии: ты станешь относиться ко мне, как к равному. Я тебе не слуга. — Он поднимает руку, повернув ее ко мне ладонью. На кончиках его пальцев мозоли. — И я буду называть тебя Люцианом. Ведь так тебя зовут.

Его глаза спокойны и ничего не выражают. Я смотрю на него и вдруг узнаю этот взгляд. Так я смотрю на отца, когда пытаюсь скрыть свою ненависть к нему.

Фармер читал мою книгу. И теперь ненавидит меня так же, как я ненавижу отца.

Я зажмуриваюсь. Меня пробирает дрожь; кажется, он видит меня насквозь. Я шагаю вперед, не открывая глаз и видя перед собой лишь темноту. Холодный ветер треплет волосы и задувает за воротник. Я чувствую его пальцы, тянущие меня за локоть, и стряхиваю его руку.

— Прости. Не убегай, прошу. — Он загораживает мне дорогу. Мы стоим посреди улицы. Над серыми обрывками туч вспыхивает крошечный солнечный огонек, окрашивая небо альпл. Свет режет мне глаза. — Забудь, что я сказал. Если ты добудешь ключ...

Я поворачиваюсь боком, стараясь держаться от него подальше, и роюсь в кармане.

— Сними комнату в «Восьми колоколах», это недалеко отсюда. — Пытаюсь всучить ему горсть монет: примерно шесть шиллингов. — Этого хватит на пару дней. Считай это авансом. Как только ключ будет у меня, пришлю тебе записку. Тогда проводишь меня в переплетную.

— Не нужны мне твои деньги.

— Бери.

Он снова смотрит мне в глаза. Его волосы треплет ветер, губы сжаты. Я кладу монеты ему в ладонь, и он не противится. Поморщившись, опускает монеты в карман моего пальто.

— Погоди, — переложив деньги в карман своих брюк, он начинает снимать пальто.

— Отдашь в следующий раз. У меня есть пиджак. Некоторое время мы молчим.

— Спасибо, — наконец произносит он.

— Понадобится больше денег — пришли записку. Мой адрес ты знаешь.

Он кивает. Мы долго смотрим друг на друга. Солнце за его спиной пылает, в щели между домами заливается красный свет. Свет блещет в его волосах. Алеет на его виске, скуле и кончике уха. Внезапно он улыбается мне — улыбка расцветает на губах так же неожиданно, как луч солнца возникает из-за туч. Она полностью меняет его лицо. Я не помню, чтобы кто-либо смотрел на меня так: ни разу в моей жизни не было такого. Закат вдруг кажется краснее, запахи копоти и парафина — острее, а пальцы сильнее болят от холода. Над нашими головами в трубе поет ветер. Скомканный листок бумаги шурша летит по мостовой. Гудит фабричный рожок.

Он протягивает руку и гладит меня по щеке.

Мое сердце гулко ударяет всего раз. Затем я отдергиваюсь. Вспоминаю слова бармена: по мне так лучше собой на

углу торговать, чем своей памятью.

— В чем дело? Погоди, Люциан... Дарне.

— Я не за это предлагал тебе заплатить. — Не знаю, почему я так злюсь; можно подумать, раньше никогда не покупал проституток. Но его?

— Я не... Я вовсе не... — Он смотрит на меня, округлив глаза. Внезапно рот его кривится, и он начинает смеяться.

— Не трогай меня. — Я все еще чувствую его прикосновение на щеке, мягкое, как паутинка. И мне хочется, чтобы оно осталось там навек, но вместе с тем хочется, чтобы оно исчезло.

Он замолкает.

— Прости. Правда, извини меня. Не надо было... — Меня не заботит, чем ты зарабатываешь на жизнь. И мне безразлично, за что тебя уволил де Хэвиленд. Я просто хочу, чтобы ты помог мне найти мою книгу, а потом оставил меня в покое.

Он открывает рот, но не произносит того, что хотел. Коротко кивнув, он разворачивается и уходит. Мне хочется повернуться и проводить его взглядом, но я сдерживаюсь, хотя это стоит мне больших усилий. Наконец его шаги стихают. Лишь когда он пропадает, я понимаю, как сильно замерз. Я дурак, что доверился ему. Не надо было давать ему денег. Л может, надо было дать больше.

Красный свет солнца совсем поредел, и каждый камень на мостовой очерчен тенью. Ботинки скользят по тротуару. Под подошвами хрустит битое стекло. Перешагнув через полосу

света, я оказываюсь на другой стороне улицы, где уже совсем темно. Светится окно лавки Фогатини, заклеенное газетой. Отсюда не так уж далеко до Элдерни-стрит с ее каретами и уличными фонарями. Кружит поземка на мостовой; холодный ветер хватает за щиколотки. Я шагаю как можно скорее, стараясь согреться. В мутных витринах переплетных мастерских проплывает мимо мое отражение, ссутулившееся от холода. Я вижу его краем глаза, и на миг мне кажется, будто оно — мой спутник, торопливо шагающий рядом.

Выхожу на Элдерни-стрит и останавливаюсь. Гляжу на ряды уличных фонарей и перила, отбрасывающие решетчатую тень на свежевьшавший снег. Окно де Хэвиленда светится. Должен же быть какой-то способ раздобыть этот ключ... Но если он не согласен отдать его даже за деньги... Я должен найти выход и обязательно его найду. Я что-нибудь придумаю.

Наконец холод заставляет меня повернуть к дому. Щека еще горит: прикосновение Фармера словно проникло мне под кожу. Я резко замираю на мостовой, глядя на последнюю полосу заката над горизонтом. За спиной шевелится тень. С глупой надеждой оглядываюсь, ожидая увидеть Фармера, но там никого нет. Я один.

XXIV

Утром все кажется серым, зернистым, мигающим, словно подступает мигрень. Когда я открываю дверь в отцовский кабинет, огонь в очаге трещит и пригибается на сквозняке. Мне тошно в этой комнате. Стены цвета запекшейся крови колышутся и смыкаются надо мной. Отец меня не ждет, насколько мне известно, но жестом повелевает садиться в крес-

АО, даже не подняв головы. Я сажусь. Я плохо спал, висок и челюсть ноют от боли. Осторожно разминаю лицо, надеясь, что спазм пройдет.