Я почувствовала, как у меня сжимается горло и к глазам подступают слезы.

– А если однажды Джун узнает правду? И поймет, что вас казнили, хотя вы были невиновны?

– Тогда, – ответил Шэй, и его лицо озарилось улыбкой, – она вспомнит обо мне.

Я взялась за это дело, понимая, что мы с Шэем добиваемся разных результатов: я надеялась убедить его в том, что отмена приговора – это повод порадоваться, даже если сохранение его жизни отменяет донорство органа. Но Шэй был готов умереть. Шэй хотел умереть. Он дарил будущее не только Клэр Нилон – он дарил его и ее матери тоже. Он не пытался спасти мир, как я. Всего лишь одну жизнь за один раз – и поэтому имел шанс на победу в борьбе.

Он дотронулся до моей руки, которую я положила на прутья решетки:

– Все в порядке, Мэгги. Я так и не совершил ничего важного. Я не придумал лекарство от рака, не остановил глобальное потепление и не стал нобелевским лауреатом. Я ничего не сделал в жизни, а только причинял боль людям, которых любил. Но смерть… в смерти будет по-другому.

– Как это?

– Они поймут, что их жизни стоят того, чтобы жить.

Я знала, что меня долго будут преследовать мысли о Шэе Борне, независимо от того, приведут ли приговор в исполнение.

– Человек, думающий подобным образом, – сказала я, – не заслуживает казни. Прошу вас, Шэй. Помогите мне помочь вам. Не нужно разыгрывать из себя героя.

– Мэгги, – откликнулся он, – вам тоже не нужно.

– Экстренная помощь, – сказала медсестра.

Палату Клэр заполнили врачи и медсестры. Один начал непрямой массаж сердца.

Не чувствую пульса.

Нам нужна интубационная трубка.

Начинайте массаж сердца.

Поставьте внутривенный катетер…

Какой у нее ритм?

Необходимо дать разряд… приложи электроды…

Заряди на двести джоулей.

Готово… разряд!

Продолжайте массаж…

Нет пульса.

Дайте лидокаин. Бикарбонат натрия.

Проверьте пульс…

– Уведите отсюда мать! – потребовал влетевший в дверь доктор Ву.

Медсестра обняла меня за плечи:

– Пойдемте со мной.

Я кивнула, но мои ноги не сдвинулись с места.

Кто-то снова приложил дефибриллятор к груди Клэр. Ее тело сложилось пополам, как раз когда меня выводили из палаты.

Когда у Клэр остановилось сердце, я была в палате одна и сразу побежала к посту медсестры. И сейчас, когда ее стабилизировали, я опять сидела с ней, и ее ослабленное измученное сердце билось. Она лежала на кровати-мониторе, и я вглядывалась в экраны с гористым ландшафтом ее сердечного ритма, стараясь не мигать, чтобы не упустить что-нибудь важное.

Клэр что-то промычала, двигая головой из стороны в сторону. Мониторы бросали на ее кожу непривычный зеленоватый отблеск.

– Детка, – пододвинувшись к ней, сказала я, – не пытайся говорить. У тебя в горле трубка.

У нее приоткрылись глаза, которые молили меня о чем-то, а жестами она показала, что держит ручку.

Я дала ей белый планшет, оставленный доктором Ву. Она будет пользоваться им для письма, пока ей завтра утром не удалят трубку из гортани. Неровными расползающимися буквами Клэр написала: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?

– Твое сердце, – ответила я, сдерживая слезы. – Оно неважно работало.

МАМОЧКА, СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ.

– Все, что угодно, милая.

ОТПУСТИ МЕНЯ.

Я посмотрела на свои руки. Я не прикасалась к ней.

Клэр обвела эти слова, и на этот раз я поняла.

Неожиданно я вспомнила, что однажды сказал Курт: ты можешь спасти лишь того, кто хочет быть спасенным, а иначе тебя самого выведут из игры. Я взглянула на Клэр, но она уже снова спала, зажав в руке фломастер.

По моим щекам потекли слезы и закапали на больничное одеяло.

– Клэр, прости меня, – прошептала я.

За то, что я сделала.

За то, что мне придется сделать.

Когда я закашлялся, мое нутро вывернулось наизнанку.

Я чувствую, как под кожей у меня скручиваются сухожилия, а пылающая голова плавит подушку. Ты кладешь мне на язык кусочки льда, и они тают так быстро, что я не успеваю их проглотить. Разве не смешно, что возвращаются вещи, о которых я, как мне казалось, забыл, например этот момент из школьной химии. Сублимация. Это слово означает превращение во что-то такое, чем никогда не чаял стать.

Комната такая белая, что больно глазам. Твои руки как колибри или бабочки.

«Останься с нами, Люций», – сказала ты, но мне все труднее и труднее тебя слышать, я только чувствую твое присутствие.

Люди говорят про белый свет в конце туннеля, и я какой-то частью своего существа ожидал это увидеть, чтобы сразу же рассказать Шэю, но это оказалось неправдой. Вместо этого я вижу Его, и Он протягивает ко мне руку. Он такой, каким я запомнил Его: кожа кофейного оттенка, блестящие глаза, короткая щетина, ямочка на подбородке. Каким же я был глупым! Как же я не догадался, что это будет Он, как я мог не догадаться, что мы видим Бога всякий раз, когда глядим в лицо любимого человека.

Так много важных вещей я ожидал услышать от Него. «Я люблю тебя. Я скучал по тебе». Но вместо этого Он улыбнулся мне, показывая белые зубы, эти белые волчьи клыки, и сказал: Я прощаю тебя, Люций. Я прощаю тебя.

Твои руки били меня по груди, пронзали мое тело электрошоком, но ты не смогла вернуть мое сердце, оно уже принадлежало кому-то другому. Он звездой расставил пальцы руки, и я пошел к Нему на свет этого маяка.

Я иду. Иду.

Подожди меня.

– В обычной ситуации я не стал бы вызывать вас сюда в воскресенье, – сказал мне начальник тюрьмы Койн. – Но я подумал, вы захотите узнать… – Он закрыл дверь своего кабинета. – Этой ночью умер Люций Дефрен.

Я опустилась в кресло напротив стола начальника:

– Причина?

– Пневмония как осложнение ВИЧ.

– Шэй знает?

– Мы подумали, что в этой ситуации ему не обязательно знать.

Разумеется, он имел в виду, что Шэй уже находится в камере под наблюдением из-за того, что бился головой о стену, и им не стоит лишний раз волновать его.

– Он может услышать об этом от кого-то другого.

– Это верно, – согласился Койн. – Не в моих силах прекратить слухи.