Дон вытряхнул кинжал из шелка. Его глаза загорелись алчным блеском при первом взгляде на ножны.

— Гораздо интереснее, чем деревянная ложка, — тихо сказал он, передая кремневое ружье человеку, который дал ему нож, и вытащил лезвие из ножен. Восхищенный ропот его людей сопровождал его низкий свист. Зубы Луваен заскрежетали. Он взглянул на нее, затем на лезвие, прежде чем задержать на ней более пристальный взгляд. — Это либо подарок одного воина другому, либо одного любовника другому. Что это, госпожа Дуенда?

— Не твое дело, ты, вороватый слизняк, — от мысли, что он догадается о ее отношениях с Баллардом, у нее по спине пробежали мурашки.

Он пожал плечами, вложил нож в ножны и засунул его за пояс.

— Неважно. Теперь у меня есть прекрасное оружие, которым я могу пополнить свою коллекцию, — он ухмыльнулся в ответ на ее рычание и вернул кремневый пистолет.

— Чего ты хочешь, Джименин? — Мерсер обратился к своему похитителю впервые с тех пор, как ему вынули кляп.

Ухмылка другого мужчины превратилась в оскал, обнажив рот, полный грязных, пожелтевших зубов.

— Ты знаешь, чего я хочу, и ты скажешь мне, как я могу ее заполучить.

Луваен закатила глаза — единственные части тела, которые не болели после того, как она скатилась с лестницы. Неужели это никогда не закончится?

— Цинния замужем, Джименин. Почему ты не можешь оставить ее в покое? Оставить нас в покое?

— Потому что я получаю то, что хочу, и поспешный брак не является препятствием. Особенно, когда этот сопляк де Ловет — ее муж.

С тех пор как начался весь этот разгром, Луваен справлялась с Джименином самостоятельно и предпочитала, чтобы все было именно так. Теперь она жалела, что «сопляк де Ловет» не был здесь, чтобы он мог заставить Джименина съесть свои собственные зубы. Тонкий, испуганный вздох вырвался у нее, когда он сунул руку под дублет и вытащил серебряное зеркало.

— На этот раз ты привезла с собой домой несколько исключительных вещей. Кинжал, достойный королевской особы, и зеркало, наделенное магией.

— Ты идиот, — решительно сказала она. — В зеркале не больше магии, чем в моем чайнике.

Он провел пальцем по краю, где стекло встречалось с серебром.

— Слишком поздно, госпожа. Сегодня вечером я застал вашего отца, который очень нежно пожелал спокойной ночи очень любезной даме Купер. У них был поучительный разговор об этой особой вещичке прямо у вас на пороге.

Луваен бросила тяжелый взгляд на своего отца, который побледнел.

— Я понятия не имел, Лу! Я никого там не видел.

Она сжалилась над ним. Они оба недооценили Джименина.

— Я бы тоже не увидела, папа, — ее губы скривились в усмешке. — Порядочные люди не шныряют в темноте, не подглядывают за чужими окнами и дверями, чтобы подслушать частные разговоры.

Джименин оставался невыносимо невосприимчивым к ее презрению, его лицо превратилось в злорадную маску триумфа.

— Призови ее, Луваен, — он издевательски произнес ее имя по слогам. Она медленно подняла руку и показала ему безошибочный жест. Его ответный хмурый взгляд заставил замолчать приглушенный смех его людей. Он прижал конец ствола кремневого ружья к виску Мерсера. — Убей своего отца или предай свою сестру, — зубастая улыбка вернулась. — Отвратительный выбор, не так ли, сука?

Если бы она не думала, что ее враг будет упиваться моментом и наслаждаться ее отказом, она бы упала на колени и умоляла его о пощаде. Цинния никогда не простит ей, если что-то случится с их отцом. Мерсер не простил бы ей, если бы с Циннией что-то случилось.

— Подними зеркало повыше, — сказала она.

Мерсер дернул свои путы:

— Луваен, не надо.

У нее не было выбора:

— Покажи мне Циннию.

Знакомый туман заполнил стекло, прежде чем рассеяться. Джименин отвернул от нее зеркало. Его лицо покраснело в тусклом свете, и он облизнул губы. Луваен отшатнулась. Только боги знали, что показало зеркало: какую личную жизнь и достоинство своей сестры она разрушила, чтобы спасти своего отца. Ей ничего так не хотелось, как стереть ухмылку с лица Джименина.

Он уставился в зеркало, его рука скользила по серебряной оправе, как будто он гладил кожу Циннии.

— Вот это зрелище, на которое стоит посмотреть, — он передразнил свои слова, подавшись бедрами вперед.

— Заткни свой грязный рот, мерзкий ублюдок, — Мерсер, выведенный из себя своей естественной пассивностью, сверкнул глазами.

— Просто делаю комплимент твоей прекрасной дочери, Мерсер, — Джименин нахмурился, глядя в зеркало, и Луваен догадалась, что изображение исчезло, оставив его собственное, гораздо менее возвышенное отражение, смотрящее на него. Он засунул зеркало в карман камзола, поближе к сердцу. — Скоро ты снова призовешь ее, — сказал он Луваен. — Я хочу больше, чем это мимолетное мгновение.

Этому не бывать, если бы она могла с этим что-то поделать. Магия это или нет, но зеркало будет уничтожено. Если она не сможет расколоть голову Джименина надвое, как хотела, она сделает все возможное, чтобы зеркало постигла та же участь. Ей в голову пришла еще одна мысль. Без сомнения, если она вызывала образ Циннии с помощью своего зеркала, то Цинния или кто-то другой может вызвать ее в другом зеркале. Если удача будет благосклонна к ней, они скоро увидят ее положение. Эмброуз примет меры, чтобы защитить Циннию. Она напряглась, когда Джименин отвел пистолет от ее отца, чтобы направить его на нее.

— Каково это, госпожа? — насмехался он. — Быть по другую сторону? — прежняя похоть, которая заставляла его глаза блестеть, теперь уступила место неприкрытой ненависти.

Пальцы ее ног прижались к холодному полу: инстинкт отпрыгнуть с линии огня пистолета был силен. Разум возобладал. Он пристрелит ее, если она хотя бы дернется в сторону. Она вздернула подбородок.

— Как мог бы чувствовать себя любой человек, оказавшийся в таком затруднительном положении. Разница в том, что я не обоссалась. А ты?

Выражение лица Джименина застыло при ее насмешливом напоминании о его собственном ужасе и о том, как он сбежал из ее дома, когда она пригрозила застрелить его. Кремневое ружье дрогнуло в его руке. Время остановилось, и каждый ее вдох и выдох отдавался воем в ушах. Пот стекал по ее бокам. Никогда прежде она так глубоко не сожалела о том, что не держала язык за зубами. Она поставила под угрозу свое выживание, а также жизнь Мерсера, обрушив презрение на врага, который явно имел преимущество перед ней. Неохотное извинение повисло на ее губах, горькое, как полынь.

Он не дал ей шанса извиниться. Он опустил пистолет, сократил расстояние между ними и ударил ее кулаком в лицо.

Боль взорвалась в ее голове. Она врезалась в стену, отскочив назад в ливне штукатурки. Его второй удар настиг ее, когда она развернулась, и заставил упасть на колени. Удар ботинком по ребрам уложил ее на пол, где она тут же выплюнула кровь, заполнившую ее рот.