— Мне не нравятся обстоятельства, которые приведут ее домой, но я бы солгал, если бы сказал, что не буду счастлив, когда она вернется.

Луваен сжала его руку:

— Она будет не одна. Нам с тобой нужно решить, где мы всех разместим. Не хочешь составить несколько планов вечером?

Он пожал плечами:

— Почему нет? Заканчивай свой ужин. Я разведу огонь в гостиной. Принеси чайник.

Они сидели бок о бок в гостиной и выпили два чайника чая, строя планы по размещению гораздо большего семейства. Огонь в очаге почти догорел, когда Мерсер широко зевнул и встал.

— Я иду спать, Лу. А ты?

Все еще измученная, она с готовностью согласилась. Они пожелали друг другу спокойной ночи наверху лестницы, и Луваен с нежностью смотрела, как ее отец хмуро посмотрел на дверь, прежде чем исчезнуть в своей комнате. Она могла бы поспорить, что он не спал один в своей комнате с тех пор, как она вернулась в Кетах-Тор. Он скучал по комфорту любящей соседки.

Оказавшись в своей комнате, она приготовилась ко сну. Заснуть на этот раз было не так-то просто. Она уставилась в черноту над собой сухими, затуманенными глазами. Ее мысли метались туда-сюда между способами избежать встречи с Джименином и загадкой проклятия Изабо.

Руководствуясь общепринятыми истинами о том, что никакое проклятие не может противостоять настоящей любви или ее поцелую, разрушить это проклятие казалось простым делом. Как сильно они ошибались. Нерожденная Луваен разрушила одну часть, заявив о своей любви к Балларду. Цинния разрушила вторую. Единственное, что оставалось сделать, чтобы уничтожить третью, — это, чтобы Гэвин оставался верным сыном и не нападал на Балларда, или наоборот.

Они не учли природу проклятия — почти разумное в своем намерении выполнить волю своего заклинателя. Оно отреагировало как крыса, загнанная в угол, вызвав поток, который поверг Балларда в пароксизмы безумия и боли и превратил Гэвина в мерзость. Независимо от могущественной магии Эмброуза или преданности любящих их женщин, двум мужчинам придется спасать себя и друг друга. Луваен изо всех сил пыталась найти надежду в таком исходе, когда следующий поток обещал превратить их обоих в бездумных диких существ. То, что эти двое обратятся и уничтожат друг друга, казалось неизбежным.

Тревожные махинации Джименина были ничем по сравнению с этой катастрофой.

— Ты причинила столько страданий, Изабо, — сказала она, прежде чем погрузиться в сон.

Луваен проснулась оттого, что зловонная рука зажала ей рот. Она взмахнула кулаком, удивив нападавшего ударом по голове, от которого у нее онемела рука. Он хрюкнул и отпрянул. Луваен вскочила с кровати, брыкаясь и размахивая руками, когда мужчина схватил ее за подол ночной рубашки. Она упала напротив столика, уронив завернутый кинжал на пол. Ее рука сомкнулась на рукояти, и она нанесла последний удар по незваному гостю, прежде чем броситься к двери. Позади нее раздался глухой удар: тело споткнулось о сундук в ногах кровати, за которым последовала череда проклятий.

Ленты лунного света проникали сквозь открытую дверь спальни ее отца, обеспечивая единственное освещение в коридоре. Сердце Луваен, и без того бешено колотившееся в груди, подскочило к горлу.

— О нет, — прошептала она. — Папа, — она бросилась к лестнице, отчаянно хватаясь за кинжал. Завернутый и вложенный в ножны, он был для нее бесполезен.

Она балансировала на верхней ступеньке, когда кто-то с огромной силой ударил ее сзади и отправил в полет. Луваен изогнулась, выронив кинжал, чтобы ухватиться за воздух, прежде чем ее руки разорвали ткань и шнуровку. Испуганный вопль повторил ее крик, и мужчина, который прокрался в ее комнату, скатился с лестницы вместе с ней. Ее голова ударилась о стену, а затем о край лестницы, когда они скатились на первый этаж и врезались боком в перила, прежде чем остановиться.

Испытывая головокружение и уверенная, что что-то сломала, Луваен пинком освободилась от нападавшего и, пошатываясь, поднялась на ноги. Он неподвижно лежал рядом с ее кинжалом в водянистой луже лунного света. Она рванулась к лезвию, подтягивая его поближе. Зловещий щелчок взводимого кремневого ружья заставил ее застыть на месте.

— Стой, Луваен, или я забрызгаю мозгами Мерсера всю твою прелестную гостиную.

Был ли у кого-то голос более ненавистный, чем у Габриллы Джименина? Луваен оперлась рукой о стену, чтобы не упасть, и вгляделась в тени, движущиеся и вращающиеся перед ней. Она прищурилась от внезапного яркого света зажженной масляной лампы и увидела своего отца с кляпом во рту и связанного на одном из стульев в гостиной. Его глаза были огромными, пока он боролся со своими путами.

— Что ты сделал с моим отцом, свинья?

Джименин, чье лицо было рассечено пополам струпьями раны, которую она нанесла ему в тот день, хмыкнул и покачал головой.

— Не нужно обзываться, госпожа. Я ничего ему не сделал. Мне нужно было, чтобы он немного успокоился, пока ты не спустишься вниз, — он посмотрел на разрушенные перила и своего бесчувственного приспешника. — Не совсем то, что я себе представлял, когда посылал этого идиота за тобой. Он должен был стащить тебя с лестницы, а не сбросить с нее.

Джименин стоял рядом с ее отцом, заряженный кремневый пистолет небрежно покоился в его руке и так же небрежно указывал на голову Мерсера. Он был вооружен мечом и парой пистолетов и одет в черную дорожную кожаную одежду. Его люди окружили его: по меньшей мере, дюжина человек столпилась в ее маленькой гостиной — волки, готовые выполнить приказ своего вожака.

Мерсер резко вдохнул, когда Джименин рывком вытащил кляп:

— Лу! С тобой все в порядке?

Джименин фыркнул, и насмешливый смех наполнил комнату.

— Потребуется гораздо больше, чем падение с лестницы, чтобы победить эту злобную женщину, которую ты породил, Мерсер. Посмотри, кто лежит, а кто на ногах, — он указал на своего все еще бесчувственного приспешника и указал на другого. — Посмотри, мертв ли он. Если нет, разбуди его. Нам нужно поскорее уходить, — он указал на спрятанный кинжал Луваен. — Положи все, что есть, на пол и пни это мне.

Она крепче сжала рукоять. Она бы не колебалась, если бы он попросил ее ночную рубашку, готовая предстать обнаженной перед толпой вороватых прислужников, чем отказаться от единственного физического напоминания о Балларде, которое у нее было.

— Это всего лишь расческа, — солгала она, уже оплакивая неизбежную потерю.

— Я бы не доверил тебе деревянную ложку. Отдай ее мне, — он подчеркнул свое нетерпение по поводу того, что она тянет время, подтолкнув Мерсера пистолетом.

Она осторожно положила кинжал на пол, явный признак того, что то, что она держала в руках, было гораздо более ценным, чем расческа. Один из приспешников Джименина передал сверток своему хозяину.