Тогда юзбаши Саркис обратился к тер-Аветику:

— Они подготовят своих людей, но ты, батюшка, сообщи, где им собираться и когда начать действовать.

— Ну конечно, — заговорил священник. — Со своими людьми я буду ждать вас на площади угольщиков, откуда узкая улочка ведет к дворцу хана. С разных сторон маленькими группами незаметно и тихо подойдите туда. А бой начнете тогда, когда из ханского замка вырвутся языки пламени и в воздух взовьется ракета. И языки пламени и ракета появятся одновременно. Это послужит вам сигналом, не забудьте.

Юзбашп Саркис поднялся, чтобы проводить людей. Тер-Аветик продолжал наставлять своих новых помощников:

— Мне от вас, дорогие мои, не нужно ни слов, ни клятв, ни других обещаний, потому что я уверен — защита ваших семей и чести требует того, что я наказал вам сделать. Теперь ступайте и бог да пребудет с вами. Не забудьте — площадь угольщиков и, самое главное, — знаки, о которых я сказал: пожар и ракета. Повторяю, не поднимайте шума, да и одеждой своей старайтесь не отличаться от мусульман.

— Клянемся твоей десницей, батюшка, исполнить все, и пока живы, не допустим, чтобы у нас на глазах увели наших жен и детей, а наши головы использовали как пушечные ядра.

— Благослови вас бог, дети мои, вручаю вас нашему господу Иисусу Христу. Идите, пусть придаст вам силы и мощи святой Григорий Просветитель.

Все подошли и приложились к руке священника.

Старый юзбаши тоже взял дубинку, которую носил вместо посоха, и, с трудом волоча дрожащие ноги, собрался выйти из комнаты.

— А ты куда, братец Саркис? — спросил тер-Аветик, с удивленной улыбкой глядя на него.

— Пойду, — ответил старик взволнованно, — посмотрю на дела молодых.

— В такую тревожную ночь не надо тебе выходить, братец Саркис, — сказал тер-Аветик.

— Бог с тобой, отчего не надо? В моем возрасте каждый прожитый день лишний. Зажился я на этом свете — давно уже пора моим костям гнить в земле,

Юзбаши Саркис не стал ждать ответа и нетвердой походкой вышел из комнаты — он хотел посмотреть, как действуют молодые. Старое сердце билось как в дни юности. Он велел вызвать слугу, чтобы тот проводил его: старик ночью плохо видел. Слуга взял его за руку и повел по темным улицам, на каждом шагу предупреждая: «Вот здесь яма, здесь камень».

Оставшись одни, тер-Аветик встал, сбросил рясу, сказав: «Она уже больше не нужна мне», надел мирскую одежду и повязал оружие.

По характеру тер-Аветик был человеком скорее задумчивого, меланхолического нрава, словно ему всегда чего-то не хватало, или он что-то потерял. Этой же ночью на его суровом лице быта запечатлена какая-то мрачная решимость и недобрая радость, как перед осуществлением ужасного замысла.

Он подошел к узкому оконцу, прислушался к шуму и крикам, раздававшимся с улицы. Смятение толпы еще не улеглось.

«Где мои агнцы?» — произнес он про себя недовольно. Так он называл всех, кто был моложе него.

Наконец появились князь Степанос и сын мелика Парсадана Бали. Тер-Аветик коротко поведал им, чем кончилось совещание с представителями армянского населения крепости, и добавил:

— Не знаю, можно ли на них положиться?

— Не сомневайся, — сказал Бали. — Недаром говорят, в минуту опасности кошка превращается в львицу. Выполнить задуманное их заставит простой инстинкт самосохранения.

— Посмотрим, — с сомнением проговорил тер-Аветик. — Как насчет подкопа? Готов?

— Полностью, — ответил князь Степанос. — Он ведет туда, где стоят войска Баиндура и мелика Парсадана.

— Надеюсь, все держится в строжайшей тайне?

— Конечно.

— А отец Хорен уже ушел?

— Отбыл со своей возлюбленной Сарой.

— Сара заслуживает того, чтобы о ней говорили с бóльшим уважением, — сказал тер-Аветик. Ему не понравился иронический тон Бали.

— И Паришан, по-твоему, тоже заслуживает уважения?

— Да, и она тоже. — В голосе священника послышались строгие нотки. — Будь она здесь, я бы сам приложился к ее руке, а не протянул свою для поцелуя. Любую женщину можно обожествлять, если она не просто существо женского пола, а человек, жертвующий собой во имя общества. Те женщины, имена которых хранит наша церковь, боролись во имя высоких человеческих идеалов. Нам ни к чему знать прошлое Сары или Паришан, пусть даже оно чем-то запятнано, настоящее их так прекрасно, что в нем блекнет все дурное. Наш господь Иисус Христос руками Марии Магдалины сделал гораздо больше, чем при помощи апостолов Павла и Петра. Бог прощает грехи тех, кто творит добро.

Слова священника возымели действие. Бали устыдился своей иронии в отношении Сары и Паришан и не нашелся что ответить. Тер-Аветик был столь же суров в своих проповедях, сколь неумолим на поле боя. Но тут князь Степанос заметил, что пора идти.

Наконец, все трое вышли из дома юзбаши Саркиса. Беспорядки и шум на улицах немного стихли. И только изредка попадались взбудораженные группы людей, с криками проходившие мимо них. Однако не надо думать, будто магометанское население в это время спокойно спало. Большая мечеть была полна молящихся. Все со слезами на глазах просили у аллаха помощи. Главный мулла получил специальное повеление хана и читал проповедь, которая подстрекала толпу, направляла ее гнев на «неверных». Этой ночью мулла предстал перед народом в совершенно ином обличии: белую чалму на голове заменял шлем, посох проповедника — копье, скромную одежду духовного лица — латы. Говорил он о том, что в судный день правоверные со стыдом предстанут перед Мохаммедом, если позволят гяурам ступить на землю последователей ислама. А те, кто будет сражаться, кто не пожалеет свою кровь и отгонит от наших границ гяуров, предстанут перед пророком с незапятнанным ликом. На лбу таких людей воссияет звезда отваги. И великий пророк узнает по этому знаку своих храбрецов и вознаградит лучшими дарами божьего рая.

Эти речи достигли ушей трех ваших героев, проходивших мимо мечети, и тер-Аветик сказал со смешком:

— Чудесная мечта — если только сбудется!..

В ту ночь, когда крепость была осаждена, а главный мулла нагнетал бешеную ярость правоверных, когда люди Давида Бека занимались устройством разных ловушек внутри крепости, а хан после неудачного совещания с визирем, сидя в богатом зале дивана, давал приближенным губительные приказы, в эту самую ночь, когда все огни гарема были потушены, — в одном окне крепости горел свет. То была комната уже знакомой нам госпожи Паришан — Зубейды-ханум.

Здесь несколько часов назад все было разбросано, а теперь царили чистота и порядок. Это было богатое, с тонким вкусом обставленное помещение. Мутаки из розового бархата, расшитые золотой ниткой, были аккуратно разложены, на коврах расстелены мягкие покрывала из дорогих кашмирских тканей. Несколько в стороне