никакого отношения к молодежной бригаде, но все же — был. Была и любовь, тоже ни пришей ни пристегни к сюжету, но была. Так что наряду с подобными романами могло бы и ему найтись местечко в толстом журнале. Но вот не нашлось. Ничего, ничего, попробуем помочь Вите Половинкину. Попробуем помочь!

С этой целью я составил план действий. План — великое дело. Только надо все хорошо продумать, все выверить с точностью до одной тысячной, тогда он становится реальным и выполнение его не так уж сложно. Применительно к людям план особенно необходим. В конце концов человек, как бы ни был умен и даже хитер, всегда беззащитен — он не знает, с какого угла подует ветер.

— Послушай, Никодим, — это я завел разговор с Посадиным, писателем Так Себе, с которым был в довольно близких отношениях — оба болели за нашу футбольную команду. — Любопытную я штуку обнаружил в «Заре». Оказывается, их совершенно не интересует тема рабочего класса. Только подумай, за два года не напечатано ни одного такого материала.

Я знал, куда метил. У Посадина к «Заре» был особый счет. Его там не печатали, и поэтому каждое упоминание об этом журнале приводило его в ярость.

— Чего же ты хочешь? Гнать их надо! Ты думаешь, им нужна настоящая литература? Черта с два!

— Так гоните!

— Ха, если бы от меня зависело.

— И от тебя кое-что зависит. Взял бы да и написал статью в «Литературку». Фактик — дай бог! Пренебрежение к великой теме.

Я знал — его можно было заводить. И он заводился.

— А что? Возьму и напишу!

— Ну, если возьмешься, заходи, кое-какие мыслишки и факты подкину.

Он пришел.

— Давай, чего там у тебя, — сказал уже таким тоном, будто выручал меня.

Я достал свои листочки и стал диктовать ему. Сначала немного положительного с именами и названиями произведений. Больше по разделу публицистики и критики. Похвалил известного за стихи и молодого за рассказ. После этого навалился на роман из сельской жизни, опубликованный в трех номерах. Ничего нового в нем не было. Деревня до войны, во время войны и после войны. Роман был попросту скомпилирован из произведений, рассказывающих о деревне. Потому-то и напечатал его Борин — можно было спокойно спать. В заключение я подбросил Посадину несколько языковых примеров, вроде: «Мороз крепчал»…

— Ладно, романчик я посмотрю, — перебил меня Посадин. — Чего там еще дерьмового?

Я назвал повестушку и несколько рассказов.

— Сильны вы все-таки, газетчики. Все успеваете. Даже читать. А я и не помню, когда брал в руки журнал. Оно, знаешь, спокойнее, а то только расстраиваешься. Я и наших литературных газет почти не читаю. Тоже одно только расстройство.

— Ну свою-то статью, наверно, прочтешь, когда напечатают?

— Свою-то? Будь спок! И тебе экземплярчик подкину.

— При условии — хотя бы в рюмочной.

— Не возражаю, даже и в нашем писательском ресторане.

— Ого! Постараюсь запомнить. А ты, если не трудно, брякни, когда твоя статья появится на свет божий.

— Всенепременно.

Прошло полмесяца, и статья увидела свет. Славная получилась статейка. Я ничего не говорил Посадину о том, чтобы не было ссылок на меня, хотя бы и мельком, но он сам об этом догадался. Больше того, даже своей фамилии не поставил. Скрылся за псевдонимом «В. Орлеанский».

Итак, статья появилась. Теперь мне нужно было обязательно повстречаться с Главным редактором «Зари» товарищем Бориным. И обязательно на нейтральной почве. Для этого живет и здравствует мой друг художник Вася Коноплев. С Бориным он душа в душу — вместе ездят на охоту.

— Вася! — это я звоню Коноплеву. — Здорово!

— А, это ты! Куда пропал? Давно не глядели друг на друга. Зашел бы.

— Жажду.

— Ну тогда давай в пятницу, к восьми.

— Кто будет?

— Ну, Борин, само собой. Тем более, собираюсь его портрет писать для выставки «Современник». Ростовцев заглянет. Кудряшов. Хватит тебе?

— Вполне.

— Не опаздывай, да по пути захвати чего, а то, может, маловато окажется.

— А ты с запасом готовься.

— Ну, это начетисто.

— Ладно уж, захвачу, жадюга.

— Не жадюга, а расчетливый. Жадюга вообще ничего не поставил бы.

И вот я в мастерской художника Коноплева. Хорошо здесь — можно ни с кем не разговаривать, не напрягать зря свои извилины, а ходить вдоль стен и смотреть на Васины работы. В свое время он окончил факультет живописи. Но живописью не стал заниматься. Сразу же по окончании Академии женился, вскоре на свет божий появился ребенок. Надо было кормить семью, а живопись не кормила, и Вася занялся графикой, стал оформлять книги, благо был хорошим рисовальщиком. И преуспел. В смысле заработка. Но все же живописец в нем никогда не умирал. И вот его картины, этюды. Все хорошо, сочно, в настроении. Но это больше для себя, чем на выставки.

— Ну что? — Он подошел ко мне. Я рассматривал новую его работу. — Тут главное — ощущение. Понял? Ощущение. Это неуловимо. Понимаешь?

— Чего ж не понять, когда неуловимо.

— В том-то и дело. Я знал, что ты поймешь.

Но я ничего не понял.

Пока мы с ним говорили, подошел Борин. Высокий, спортивного вида старик. «Пища убивает. Ешьте меньше, и будете жить долго-долго. А это крайне необходимо для творческого человека», — его любимые слова. Только он забывает пояснить, что надо есть.

Обычно Борин жизнерадостен, шумлив, сегодня же с его брускообразного лица не слезает озабоченность. Ее причину я знаю. Его милый зам уже сообщил мне, что Ивнев грозил ему пальцем и тут же тыкал им в «Литературку». Напоследки сказал: «Надо срочно выравнивать положение!» На что Борин ему ответил: «Но где же я возьму такой роман?» — «Ищите!» — сказал Ивнев.

Узнав об этом, я возликовал.

В простенке между окнами приютился круглый столик на коротких ножках.