Ведь он был одним из них, из пэров Парса по праву рождения и наследования, другом короля с детства, родственником очень многих, если не всех, сидящих тут, герцогом самого большого из владений, входящих в королевство составной частью, едва ли не ровня самому королю по древности власти и влияния на этих землях… Хотя, все же, не ровня.

Нужно будет поговорить с королем еще раз, решил князь, склонив голову. Здесь, в присутствии всех этих людей его слабые возражения не будут приняты всерьез, их попросту не заметят. А в разговоре с королем можно будет выдвинуть свои соображения, и что более важно, не исключено, что король их поймет. Вот только бы удачно сформулировать их, хотя бы для себя самого привести в порядок, самому осознать – что же ему в таком окончании этого дела не нравится.

И тогда он вдруг понял, что все смотрят на него, ждут чего-то, чего он не понимал. Хотя, с другой стороны, чего же тут не понимать – ждут покорности, изъявлений согласия, ждут признания окончания дела, в том виде, в каком они и сами полагали его законченным… Собственно, его согласие было бы не так уж и важно, но… За ним стояла Империя, он получил свое задание от Тайного Приказа. И поэтому от него также ждали согласия прекратить расследование.

Ах как жалко, что он не успел познакомиться и поговорить с герцогом, многое стало бы яснее, и как выявилось теперь, дало бы ему дополнительные возможности отстаивать свою правоту, требовать продолжения следствия.

Король понял, что князь Диодор не согласен с ними, и мягко, настолько мягко, как только умел, вдруг сказал, обращаясь к пэрам королевства:

– Мессиры, полагаю, что наш гость и князь Диодор заслуживает нашей общей признательности за проделанную здесь работу и за службу нам, нашему королевству. – Он снова усмехнулся, увидев на лицах собравшихся тут людей самые разные эмоции, от негодования и едва подавленного неудовольствия до откровенного облегчения и неприкрытой радости. – Думаю, что отличным способом выразить признательность будет приглашение его сотоварищи на Рождественнский бал, который будет дан от имени короля здесь, в Луре через… – Он чуть повернулся к сидящему справа от него человеку.

Наверное, это Мер тет Никомед, подумал князь, секретарь Палаты пэров. Но ответил королю на безмолвный вопрос не он, а Тампа Самумонский, который сидел чуть не на самом дальнем от короля конце стола, и оставался незаметным, как-то размазывался среди всей этой родовитой знати, словно бы мелкий мотылек, залетевший в гущу больших и ярких бабочек.

– Всего-то через шесть дней уже, государь, – сказал сьер Тампа. Король поблагодарил его кивком, и снова посмотрел на князя.

Теперь в его глазах читалась и усталость, и покорность, едва ли не та же самая, которую пэры ждали от князя Диодора.

– И разумеется, я благодарю тебя, князь, – сказал король.

Князю оставалось только откланяться, но и это он сделал не вполне правильно, не по-местному, а по-руквацки или слишком уж по-военному. Он еще не успел выйти, как бриллиантовая старуха тут же стала твердить, что их феризы гораздо лучше воспитаны, чем имперцы, которые варвары варварами, и таковыми-то остаются даже перед милостью короля, и другого от них ждать нечего…

– Он же даже не поблагодарил короля, – чуть визгливым голосом заметила она прежде, чем за князем закрылась наконец-то тяжелая дверь, и он мог ее еще слышать. – Все же я настаиваю, чтобы независимо от того, будут ли деньги найдены, дети д'Окра не были лишены наследства…

– Госпожа графиня, – обратился к ней шевалье Оприс, – майорат, коим является герцогство несчатного погибшего герцога, отчуждению не подлежит даже в пользу короны, и даже за то преступление…

– Не так уж он и виноват. К тому же дети, государь… У него остались дети, это тебе не Кебер, у которого наследников быть не может.

Она уже забыла о князе и о том, что он им говорил. И что он был в этой комнате, и его им всем представлял король. Она, как и все другие пэры королевства, полагала себя всегда и во всем правой, и уж тем более в этом деле, пусть даже деньги и не нашлись, не обнаружились в итоге проведнного князем расследования.

Князь вышел, дольше медлить было бы неучтиво, дверь за ним один из слуг закрыл с звуком, который словно бы подтвердил, что дело, по которому он оказался в Парсе действительно закончено. Закрыто, как и эта тяжелая дверь.

Назад в отель, где жили имперцы, князя, конечно, в портшезе не понесли. Пришлось ему идти самому, опираясь на Стыря, да еще с той дурацкой шубой, наброшенной на плечи, которую ему подкладывали для сухости. И путь этот показался князю долгим, может, и впрямь ему следовало бы не послушаться приказа из Лура и отлеживаться? Стырь старался, но что он мог, по большому счету, сделать?

В отеле царила легкая суматоха, вызванная тем, что Густибус хотел отправиться на расследования остатков машины герцога, и к нему порывался присоединиться Дерпен, который самоуверенно утверждал, что ему так будет лучше, и может, вяло подумал князь Диодор, он не так уж оказался бы неправ. Он и раньше замечал, что у хороших бойцов было такое вот свойство – если они разнеживались и слишком долго пребывали без дела, они выздоравливали хуже и даже со всякими осложнениями, а если все же принимались за дело, несмотря на боль и общую слабость, ранения затягивались быстрее и о себе не напоминали.

Но все же батюшка на своем настоял, Дерпена не пустил, и восточнику пришлось остаться на ужин, который пришелся как нельзя кстати решила подавать мейстерина. Она тоже включилась в жизнь этого дома, в дела своих беспокойных постояльцев, и хотя ворчала по привычке, дело свое понимала уже куда лучше, чем прежде. Даже Стыря по его же признанию перестала шпынять, оценив в нем и верность князю и стремление быть полезным.

Князь за этим ужином как-то выпал из действительности, он вдруг понял, что не думает ни о деле, ему порученном, ни о том, как его повелительно отставили от расследования в Палате пэров, ни о словах, которые он там услышал, ни о бале, куда они все вчетвером были приглашены, ни о возвращении в Миркву, ни о том даже, будут ли его работой в Парсе довольны в Тайном Приказе… Вообще ни о чем не думал.

Он что-то сжевал за столом, под неумолчные препирательства Дерпена с отцом Ионой, который все еще дулся, и таким образом давал выход своему недовольству, затем отправился спать. Он и спал непробудным, каменным сном до следующего утра. А утром, которое он рассматривал в окно очень долго и безо всякого удовольствия, кивнув Густибусу, сообщившему за завтраком, что снова отправится в лабораторию Оприса, чтобы хоть что-то уразуметь в обломках машины, которые тщательно собрали и отнесли туда, и тыкая вилкой в разваренную рыбу, которую им приготовили совсем не по-руквацким, и даже не по местным рецептам, а так, что ее и есть-то не хотелось, спросил:

– Охрану-то, как мне показалось, сняли перед нашим отелем?

– Еще вчера, – отозвался Дерпен. Этим утром он был бледен, видно его вчерашний порыв компаньонствовать магу, действительно оказался преждевременным. – Теперь-то защищать нас не от кого, дело закрыто.