Я нашёл Элиаса, который собирал дюжину бойцов для защиты отрезка стены, подвергавшегося нападению оравы скифов Медной реки. Про эту братию недаром говорят так: «Если скиф не напился вусмерть, он не годится ни для войны, ни для совета». По слухам, эти варвары признают только те решения, которые приняли, будучи вдребезги пьяными. Так это или нет, но в драку они и вправду лезут, налакавшись неразбавленного вина, которое не только притупляет страх, но и делает их нечувствительными к боли.

Нам с братом довелось схватиться с одним таким малым, карабкавшимся вверх по стене. На башке его красовался неошкуренный бычий череп с рогами, лицо прикрывала кольчужная сетка с прорезями для глаз, из-под которой торчала засаленная борода. Этот парень, весивший, надо думать, больше, чем мы с Элиасом, вместе взятые, взбирался с кошачьей ловкостью, ухитряясь нащупывать своими заскорузлыми пальцами и носками сшитых из медвежьей шкуры сапог малейшие щели и трещины между камнями.

Когда он добрался до гребня, я обеими руками вогнал в его брюхо копьё в пять с половиной локтей длиной и всем телом навалился на древко, чтобы проткнуть варвара насквозь, в то время как мой брат отсёк зверюге правую руку. И что же? Это чудище, с одной рукой и с копьём в пузе, перевалило через гребень, сметая с дороги и меня и Элиаса. Я покатился по проходившей вдоль зубчатого парапета галерее.

Брат от толчка упал на колени, но всё же с размаху нанёс своей секирой второй удар и рассёк скифу ногу ниже колена. Скиф, как подрубленный дуб, рухнул на галерею бородой вниз и — вы только вообразите себе это! — уцелевшей рукой, словно клещами, схватил Элиаса за горло. Напоминаю, всё это он проделывал с наконечником моего копья в кишках.

Я с силой дёрнул древко на себя, вырвав пластину доспехов, пояс из бычьей кожи и большую часть скифских внутренностей, однако проклятый дикарь с рёвом ткнул меня в промежность кровоточащим обрубком руки и успокоился лишь после того, как Элиас перерубил ему шейный хрящ.

Поскольку за этим титаном карабкались ещё два десятка его пьяных товарищей, нам пришлось отступить. Чтобы сбить их со стены, наши пустили в ход баллисты.

Тесей с полусотней бойцов занял позицию перед Восьмыми вратами. Правда, учитывая, что левая, сломанная рука нашего царя была прибинтована лубком к боку, а поверх неё висел полущит, он не мог сражаться в полную силу. Когда Элевтера и Стратоника обрушились на Тесея вдвоём, он очень скоро был сбит с ног. К счастью, наши бойцы под градом камней и стрел подхватили его на руки и утащили за ворота.

Мы с братом пробежали последние сто ступенек к вершине. Кругом каждый афинянин тащил другого, раненого или покалеченного. Вся мостовая стала липкой от крови. Последние, верхние ворота крепости зевнули, поглотили нас и с лязгом захлопнулись. Сорок человек подпёрли плечами тяжёлую поперечину, чтобы запереть их изнутри. Мы находились на вершине. Во внутреннем дворе цитадели в беспорядке столпились последние защитники Афин.

Неожиданно я увидел Селену и увязавшуюся за ней к нам девчушку со смешным прозвищем Барахло. Обе были в доспехах. Сюда же привели их лошадей, и начальник стражи приказал приоткрыть ещё не запертые ворота.

Как ни странно, амазонок отпускали. Что же случилось?

Я попытался протолкаться к Селене, но толпа была слишком тесной, так что она не увидела меня и среди всего этого шума не расслышала моих криков. Я прорывался к ней из последних сил, ибо она казалась мне совершенно обезумевшей, как будто от горя или от ужаса. Её конь, Рассвет, брыкаясь и вставая на дыбы, пытался вырваться из рук выводившего его на двор конюха.

Поначалу я приписал поведение животного неловкости конюха-мальчишки, не знавшего подхода к амазонскому скакуну, но потом увидел на поводьях руку Селены. Конь бил копытами и щёлкал зубами, как мог бы вести себя лишь в одном случае: если его хозяйка лишилась гиппеи.

На моих глазах Селена ударила скакуна — крайность, принудить к которой её могло только отчаяние. Вскочив в седло, она натянула удила, намеренно причиняя коню боль, подобно тому как капитан корабля пускает в ход плеть, чтобы дать понять склонной к мятежу команде, кто хозяин на борту; потом сильно ударила животное пятками и направила его за ворота. Барахлошка последовала за ней.

Ворота с грохотом затворились, поперечину водрузили на место, задвинули двойные засовы. Афиняне, беспорядочно толпившиеся на дворе, начали формироваться в отряды, выстраиваясь по обе стороны площадки. И тут на свободное пространство верхом на Хлебокраде выехала облачённая в доспехи Антиопа.

Как это получилось и что тому предшествовало, я тогда не знал, и моё нынешнее описание основывается на разрозненных показаниях очевидцев, каждый из которых, опять же, не был свидетелем всей картины. То, что я рассказываю вам, собрано мною из обрывочных сведений на манер мозаики.

Я уже говорил, что, хотя Антиопа ежедневно обходила крепость, она никогда не выносила на стены Ипполита и, в отличие от прочих осаждённых, никогда не смотрела вниз, на ход сражения. Все остальные толклись на стенах день и ночь, ибо жаждали узнать последние новости о ходе битвы: неизвестность мучила людей больше, чем самые трагические известия. Многие дневали и ночевали на стенах, поставив там палатки, и не покидали их даже для сна или еды.

Антиопа же упорно не показывалась на людях, за исключением двух случаев: её обращения к соотечественницам с ворот и её поездки в лагерь амазонок, дабы уговорить их снять осаду. Если она и выходила на стены подышать воздухом, то лишь под покровом тьмы или во время затишья, но при этом никогда не бросала взгляда вниз.

Однако, даже не желая смотреть на происходящее, она не могла не слышать доносившихся с поля боя криков, торжествующих или горестных, и звуки эти действовали на неё ужасающим образом. Что и не удивительно: ведь всякий из них мог означать гибель кого-то из её новых друзей или, напротив, старых подруг.

Мне довелось находиться в крепости во время штурма, и я знаю, что в такие моменты всё внутреннее пространство цитадели заполняется немыслимыми звуками. Вы находитесь словно бы внутри огромного каменного колокола, и всякий шум здесь значительно усиливается. Кроме того, эти звуки многократно отражаются от стен и производят настоящую неразбериху. Шум вроде бы доносится со стороны ворот, и люди, похватав оружие, несутся туда сломя голову, а оказывается, ворот даже не открывали: схватка идёт в нескольких стадиях ниже по склону.

Вероятно, тем последним утром шум сражения был таков, что Антиопа просто не смогла оставаться у себя и поднялась на башню.

Я знаю об этом, ибо многие видели её, а иные и окликали. Все сходятся на том, что лицо её осталось бесстрастным и зрелище кровавого побоища остановило на себе её взгляд разве что на миг. Почти сразу же она повернулась и спустилась в свои покои.

Как раз в то самое время Селена вместе со своей подручной Барахлошкой содержалась под стражей. Надзирал за ней наш приятель Услада Лона. Неожиданно к нему подошёл посланец Антиопы и велел, чтобы лошадь Селены оседлали и вывели во двор. Саму девушку начальнику стражи надлежало лично проводить к царице.