Нежней мы любим и суеверней…

Сияй, сияй, прощальный свет

Любви последней, зари вечерней!

Пускай скудеет в жилах кровь,

Но в сердце не скудеет нежность…

О ты, последняя любовь!

Ты и блаженство и безнадежность.

ВСПОМИНАЕТ СЫН ЗОИ ИВАНОВНЫ ВОСКРЕСЕНСКОЙ — АЛЕКСЕЙ БОРИСОВИЧ РЫБКИН

В конце 1968 года на имя матери пришла правительственная телеграмма. Такую телеграмму я видел в то время впервые. Верхняя часть листа примерно на одну треть была темно-красного цвета, а на этом фоне белыми буквами: «ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ».

Содержание телеграммы, насколько я помню, состояло в следующем: «Уважаемая Зоя Ивановна, Вам присвоена Государственная премия за 1968 год в области литературы для детей». И подпись председателя Комитета по присуждению Ленинских и Государственных премий, если я не ошибаюсь, Тихонова.

В январе уже будущего года мать сказала, что на днях состоится в Кремле вручение премий и что на это торжество каждый лауреат может пригласить несколько человек. Мать пригласила заместителя главного редактора издательства «Детская литература» Б. И. Камира, сотрудницу Государственной библиотеки имени Ленина Раису Симонову, с которой незадолго до этого она познакомилась в больнице, где они вместе находились, а также сына П. А. Судоплатова Анатолия и меня.

В Кремль мы входили через Боровицкие ворота. Вручение премий происходило в Свердловском зале Кремля, теперь Екатерининском, где раньше были заседания ЦК коммунистической партии. Приглашенные друзья и родственники лауреатов заняли места в зале. Сами лауреаты сидели в первом ряду. Перед ними стоял стол, покрытый красной тканью, около стола на длинной стойке — микрофон. За столом, стоя, разместились члены комитета по присуждению премий. Председатель комитета называл фамилии сначала лауреатов Ленинской, а затем Государственной премий, которые подходили к этому столику. Председатель вручал каждому медаль лауреата и грамоту. Тот из награжденных, кто желал, мог тут же выступить с ответным словом. Помню, мама тоже сказала несколько слов, которые сводились к тому, что она не пожалеет своих сил для дальнейшей работы в области литературы.

В числе награжденных были композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович, кинорежиссер Марк Донской и актриса Елена Алексеевна Фадеева. Почему я запомнил именно этих лауреатов? Потому, что о Шостаковиче мама неоднократно говорила мне, что его музыка, и особенно Седьмая Ленинградская симфония, оказала огромное не только впечатление, но ободряющее значение, когда она и ее товарищи по работе впервые услышали ее в годы войны из осажденного Ленинграда. А что касается Донского и Фадеевой, то они получили премии за создание и участие в фильме «Сердце матери», который был поставлен на Мосфильме Марком Донским по книге и сценарию моей матери.

ВСПОМИНАЕТ ПОЛКОВНИК Э. П ШАРАПОВ

Замечательная и удивительная женщина Зоя Ивановна Воскресенская-Рыбкина ушла из жизни в зимний полдень 8 января 1992 года. Накануне я весь вечер провел вместе с ней. Внешне никаких признаков близкой смерти не было. Все было как обычно: она лежала в постели, говорила медленно, но внятно и четко, мысль работала, как всегда, здраво и логично.

Поразило другое. Она и раньше иногда говорила о смерти, предпочитая ее тому, чтобы валяться, по ее словам, как бревно. Но в этот вечер заговорила о своей кончине впервые так конкретно и твердо.

— Я прощаюсь с тобой, — сказала она и стала инструктировать меня, как и где ее похоронить.

Несколько раз я пытался перевести ее мысли на другую тему: «Что вы, какие похороны… О чем вы говорите». Все эти мои попытки кончились тем что она взяла меня за руку, помолчала довольно долго, затем с легкой обидой в голосе сказала:

— Ты можешь не перебивать меня?

— Да.

— Тогда слушай. — И она продолжила свой похоронный инструктаж.

Кроме разных мелочей и подробностей, она просила похоронить ее в ту же могилу на Новодевичьем кладбище, где уже покоятся ее мать Александра Дмитриевна Воскресенская и муж Борис Аркадьевич Рыбкин, и просила не открывать гроб, мотивируя это тем, что многие сотрудники и бывшие сослуживцы из числа молодых помнят ее совсем другой.

— Сейчас я совсем на себя не похожа, — и с трудом усмехнулась. Это была ее последняя в жизни улыбка.

— Обещай мне, что ты выполнишь мои просьбы.

Я обещал, но не выполнил ее вторую просьбу.

На похоронах было много людей: чекистов, литераторов, читателей. Море цветов, и даже непонятно откуда взявшиеся зимой ее любимые фиалки. И все вспоминали красивую жизнь красивой женщины и говорили о ней.

А я почему-то вспомнил рассказы Зои Ивановны об Александре Михайловне Коллонтай. Читатель помнит, конечно, главу 22 «Тишина», в которой говорится о пребывании А. М. Коллонтай в санатории «Сальчшебаден» для встреч и переговоров с представителями Финляндии во главе с господином Паасикиви на предмет выхода этой страны из войны.

«…для Коллонтай были подготовлены апартаменты в бельэтаже. Во всех комнатах вазы с цветами. Александра Михайловна попросила распахнуть дверь на террасу и накинуть на плечи накидку, опушенную мехом.

— Так красиво! — восхищенно сказала медсестра, поправляя накидку. — Что бы желала мадам на ужин?

— Стакан простокваши не очень холодной и вечерние газеты. И можете быть свободной…»

Как это похоже на саму Зою Ивановну. Сколько я помню, у нее тоже всегда были цветы, скромная и очень легкая пища и повсюду газеты и газеты. Даже когда она уже была прикована болезнью к постели, вся кровать была усыпана газетами и газетными вырезками, содержание которых все больше и больше огорчало Зою Ивановну. Она никак не могла понять, да так и не поняла, почему люди, власть имущие, говорящие о демократии и о благе для народа, в действительности движимы лишь стремлением к личной наживе или какой-нибудь другой выгоде.

Две женщины — посол и пресс-атташе. Две судьбы.

Но мне кажется, что эти судьбы во многом схожи, и прежде всего одним — бескорыстным служением своей Родине.