Она встала и подошла к ржавой ванночке. Замерла над крошечным пищащим существом. Сквозь застилавшие глаза слезы посмотрела на него твердым взглядом.

Он крикнул. Она крикнула в ответ. Он крикнул громче. Эстер закричала еще оглушительнее. Что бы она ни делала, он не замолкал.

Тогда она нагнулась, вытащила ребенка из колыбели и, подняв на уровень лица, снова закричала на него. Рот ее широко открылся, словно она готова была проглотить его. Так они кричали и кричали…

Наконец ребенок замолчал. Эстер была удивлена. Она огляделась по сторонам, все еще не веря своей удаче. Но он и в самом деле перестал вопить. Она улыбнулась про себя. Такого в книжках о воспитании детей не было. Она сама это придумала.

Довольная собой, она положила ребенка обратно в кроватку. Но темное чувство вернулось. Ее муж отсутствовал. Они придут и за ней.

Она пыталась не сдаваться. Она должна держать себя в руках, должна думать. Должна что-то делать.

Она снова посмотрела на ребенка, едва сдерживая поднимавшуюся ненависть и горячее желание обвинить его во всех бедах. Потому что во всем был виноват этот ребенок. Она была уверена. Так подсказывала бушевавшая в ней злость.

Его можно убить. Она могла бы это сделать. Обхватить руками за его шею и сдавить. Даже не придется делать это слишком сильно, он еще совсем маленький. Косточки сразу треснут, как прутики для растопки печи. Совсем просто.

Она взялась грубыми, мозолистыми руками за его гладкую шейку.

Он смотрел на нее. Живой и славный. Большие голубые глаза. Круглое, еще не сформировавшееся личико.

Руки ее опустились. Она не могла сделать этого. Только не тогда, когда он так смотрит на нее. Независимо от того, как она его ненавидит.

Она смотрела, как он дрыгает ножками в кроватке, вытягивает ручки, сжимает и разжимает кулачки. Лицо ее было пустым и отрешенным.

«Когда он заснет… — подумала она. — Когда закроет глаза…»

Тогда она избавится от него.

А потом убежит.

— Мы проверили, — сказала ему Анни в комнате наблюдения. — Я отметила это. Она как-то дернулась, когда вы сказали «Врабнесс», поэтому я проверяла там. Ничего похожего. Ни Гейл Джонсон, ни Софи Гейл, ни Софи Джонсон — ничего.

Фил вздохнул и посмотрел сквозь стекло. Софи сидела, откинувшись на спинку стула: ноги вытянуты, руки на столе. Сейчас она совсем не была похожа на жесткую и стойкую женщину, какой была, когда в первый раз заходила сюда.

«Я справлюсь с ней, — подумал он. — Я ее все равно сломаю».

В комнате наблюдения было полно народу. Присутствовали практически все, кто был задействован в расследовании: Анни, Пташки, офицеры и просто полицейские. Словом, народу собралось столько, сколько могло вместить это помещение. Все ждали. Всем хотелось увидеть, как сломается и расколется убийца их коллеги, их друга. И Фил чувствовал груз ответственности, лежавший на нем.

— Продолжайте искать, — сказал он. — Я попробую выяснить ее настоящее имя. — Он вздохнул. — Хотя даже если мне это удастся, нет никакой гарантии, что ребенок находится там. Но это будет хорошим началом.

— Просто узнайте имя, — сказала Анни. — Что-то, за что я могла бы зацепиться.

— О’кей.

— И мы до сих пор не знаем, кто этот человек на фотографии. Ее брат? Отец?

— Я пошел, — сказал Фил, сожалея, что в душе не чувствует уверенности, которая прозвучала в его голосе.

Он посмотрел на Софи и взял чашку с чаем для нее.

— Пожелайте мне удачи, — добавил он.

— Удачи вам, босс, — сказала Анни.

Констебль, похоже, была уже за гранью усталости. Казалось, каждый час сегодняшнего дня она старела на год. Фил улыбнулся ей уверенной, как он надеялся, улыбкой и вышел из комнаты.

В коридоре перед комнатой для допросов он остановился и прислонился к стене. Сделал глубокий вдох. Потом еще один. Расслабился.

«Давай, — сказал он себе, — иди туда и проведи главный допрос всей своей жизни».

Фил включил диктофон.

— Допрос продолжен в…

Он сверился с часами и назвал время, потом произнес остальные формальные фразы. Придвинул Софи чай. Она взяла чашку, обхватив ее ладонями. И пила с закрытыми глазами.

— Итак, — сказал он, когда она поставила чашку на стол, — на чем мы остановились? А-а, да. Вы рассказывали мне о брате. И об отце.

Тень улыбки, блуждавшая на ее лице, исчезла, и вместо нее появилось какое-то мрачное выражение.

— Хестон, так, кажется?

Она кивнула.

— Джонсон?

Она нахмурилась и казалась слегка сбитой с толку.

— Джонсон. Это ваша фамилия. У него та же фамилия, что и у вас?

Она покачала головой.

— Моя фамилия не Джонсон.

— Тогда Гейл.

Она задумалась.

«Решает, стоит врать или нет», — подумал Фил.

— Нет.

— Тогда как же вас зовут на самом деле?

Она помолчала, и глаза ее стали хитрыми.

— Если я скажу, вы сразу же поедете туда. Я не могу вам сказать.

Фил пожал плечами, пытаясь сделать вид, что для него это не так уж важно.

— Ладно, не имеет значения. Мы это все равно так или иначе выясним. Я только хотел бы подробнее узнать о вашем отце. И брате.

Голос его стал тише, в нем появилась сочувственная интонация, которой Фил уже пользовался раньше. Он наклонился к Софи через стол, словно они были наедине и вели доверительный разговор, делясь своими секретами.

— Вы рассказывали мне, что отец делал с вашим братом. И как сильно он это ненавидел.

Он смотрел ей в лицо, на котором читались боль и страдание. То, что он просил ее вернуть к жизни события прошлого, было все равно что заставлять ребенка войти в комнату с его самыми жуткими ночными кошмарами. В этот момент ему стало искренне ее жаль. Но потом он вспомнил, что она убила его сержанта, и знакомая волна ненависти подавила сострадание. Он совладал с жалостью и освободился от нее.

— Он… ненавидел это…

— Вы это уже говорили. И что делал ваш брат? Давал отпор? Убегал?

Она покачала головой.

— Нет. Он не мог ничего сделать. Он был недостаточно сильным. Он просто… терпел это. — Она вздохнула. — Пока… он уже больше не мог этого выносить.

— Он убил себя?

Она покачала головой.

— Если бы он сделал это, все было бы проще. Нет. Он… он нарядился в платье. Он только что… только что позаботился об отцовских потребностях. Он хотел угодить ему. Отец продолжал бить его, мучить, причинять ему боль. Говорил всякие вещи, жуткие вещи…