Некоторые лица были ему хорошо знакомы – по прессе, кино, телевидению.

– Вы удивлены? – спросил я, стараясь по виду его определить, какой эффект все это на него произвело.

Он угрюмо и растерянно кивнул. Кое-кто подходил ко мне поздороваться, и я пожимал руки, рассыпался в любезностях, шутил. Атмосфера была приятной и непринужденной. Корсо не отходил от меня. На лице его застыло такое выражение, будто он ждет, когда же ему удастся наконец проснуться, и я искренне потешался. Я даже представил его некоторым гостям, и сделал это со злым удовольствием, потому что он отвечал на приветствия смущенно, явно чувствуя себя не в своей тарелке. От его обычной самоуверенности не осталось и следа, так что отчасти я взял реванш. Ведь, честно говоря, он сам явился ко мне с «Анжуйским вином» под мышкой и нарвался на неприятности…

– Позвольте представить вам господина Корсо… Бруно Лостиа, миланский антиквар. Позвольте… Да-да, это и на самом деле Томас Харви, конечно; Харви Джойерос, Нью-Йорк – Лондон – Париж – Рим… А вот граф фон Шлоссберг: у него самая знаменитая в Европе частная коллекция живописи. Здесь вы встретите кого угодно, вот нобелевский лауреат из Венесуэлы, аргентинский экс-президент, наследный принц из Марокко… Кому придет в голову, что его отец – большой почитатель Александра Дюма? А посмотрите туда… Вы его узнали, правда?.. Профессор семиотики из Болоньи… Теперь с ним беседует светловолосая дама, это Петра Нойштадт, самый влиятельный литературный критик в Центральной Европе. А в той группе рядом с герцогиней Альба стоят финансист Рудольф Виллефос и английский писатель Харольд Бёрджесс, Амайя Эускаль, группа Альфа-Пресс, самый крупный издатель Соединенных Штатов, Джон Кросс из «О & О» Пейперс, Нью-Йорк… А Ашиля Репленже, парижского букиниста, вы, надеюсь, помните.

Этим я его добил окончательно. Глядя на растерянное лицо Корсо, я смаковал эффект, хотя готов был и посочувствовать ему. Репленже держал в руке пустой бокал и дружески улыбался нам из-под мушкетерских усов, так же, как во время экспертизы рукописи Дюма в магазине на улице Бонапарта. Меня он принял в свои объятия – объятия огромного медведя, потом ласково похлопал Корсо по плечу и отправился за новым бокалом вина, пыхтя и отдуваясь, совсем как жизнерадостный толстяк Портос.

– Черт возьми! – процедил Корсо сквозь зубы, повернувшись ко мне, чтобы никто другой этого не услышал. – Что здесь происходит?

– Я же сказал: это длинная история.

– Так расскажите мне ее…

Мы подошли к столу. Я налил две рюмки вина, но он отрицательно покачал головой.

– Джин, – пробормотал он. – А джина тут нет?

Я указал на бар в конце зала, и мы двинулись туда. По дороге мы несколько раз останавливались, я снова с кем-то здоровался: известный кинорежиссер, ливанский миллионер, испанский министр внутренних дел… Наконец Корсо завладел бутылкой «Бифитера» и наполнил свой стакан до самых краев, потом одним глотком выпил половину. Он еле заметно вздрогнул, и глаза его за стеклами очков – одно стекло разбитое, другое целое – заблестели. Он прижал бутылку к груди, словно боялся, что кто-нибудь ее у него отнимет.

– Итак, вы собирались рассказать мне…

Я направился к террасе за стеклянной дверью, где мы могли побеседовать без помех. Корсо опять наполнил свой стакан и последовал за мной. Гроза ушла; над нашими головами проклюнулись звезды.

– Я весь внимание, – объявил он, снова прикладываясь к стакану.

Я облокотился на перила, еще мокрые после дождя, и поднес к губам бокал анжуйского.

– Когда ко мне в руки попала рукопись «Трех мушкетеров», я подумал: а почему бы не создать литературное общество, что-то вроде клуба горячих поклонников Александра Дюма и классического романа-фельетона, а также приключенческой литературы? По роду своей профессиональной деятельности я был знаком с несколькими подходящими кандидатами… – я кивнул в сторону освещенного зала. Через стеклянную дверь было хорошо видно гостей, которые прохаживались туда-сюда и дружески беседовали. Какой успех! Вот оно, доказательство того, что я попал в точку, мне трудно было сдержать торжествующую улыбку. Авторское самолюбие… – Общество, целью которого является изучение книг такого рода, которое призвано отыскивать забытых авторов и произведения, способствовать их изданию и распространению под издательским знаком, возможно хорошо вам знакомым – «Дюма & К».

– Да, я его знаю, – подтвердил Корсо. – Они базируются в Париже и только что напечатали полного Понсона дю Террайля. А год назад – «Фантомаса»… Понятия не имел, что вы с этим связаны.

Я польщенно улыбнулся:

– Таково правило: не упоминать имен, не называть участников проекта… Как вы сами можете судить, затея эта носит научный характер, но в ней есть и что-то детское; литературная игра, дань ностальгии… В результате из забвения извлекаются старые книги, и мы возвращаемся к себе самим, какими были когда-то – возвращаемся к утраченной наивности. Человек взрослеет, делается флоберианцем или стендалианцем, выбирает Фолкнера, Лампедузу, Гарсиа Маркеса, Даррелла или Кафку… Мы расходимся во мнениях, порой дело доходит до стычек. Но стоит упомянуть определенных авторов и некоторые волшебные книги, как мы снова чувствуем себя сообщниками. Эти книги открыли нам литературу, не навязывая догм и ложных правил. Они – воистину наша общая родина; они не о том, что человек видит, а о том, о чем он мечтает.

Произнеся эти слова, я сделал паузу, ожидая какой-нибудь реакции. Но Корсо всего лишь поднял стакан с джином и глянул сквозь него. Его родина находилась внутри этого стакана.

– Так было раньше, – возразил он после паузы. – Теперь и дети, и молодежь, да и все остальные, черт возьми, – это люди без родины, которые вечно пялятся в телевизор.

Я отрицательно покачал головой. Нет, он был не прав. Всего пару недель назад в литературном приложении к журналу «АБЦ» я написал об этом заметку.

– Ошибаетесь! Они тоже идут по старым дорожкам, сами того не ведая. Возьмем кино, которое показывают по телевидению, – оно помогает сохранять какие-то традиции. Там не забывают и старые фильмы… Даже Индиана Джонс[161]не порывает со всем этим.

Корсо скривился, глянув в сторону освещенных окон.

– Может, и так, но если говорить о собравшихся здесь людях… Хотел бы я знать, как вам удалось их… завербовать.

– Тут нет никакого секрета, – ответил я. – Вот уже десять лет, как я возглавляю это избранное общество, Клуб Дюма, который именно в Менге проводит свое ежегодное собрание. Сами видите: члены общества прибывают к месту встречи изо всех уголков планеты, причем неукоснительно… И все они без исключения – первоклассные читатели…

– Читатели чего? Романов-фельетонов? Не смешите меня!

– А я и не собираюсь вас смешить, Корсо. Почему вы морщитесь? Вы сами прекрасно знаете, что роман или фильм, сделанные на потребу публике, могут превратиться в превосходное произведение. Вспомните «Пиквика» или, скажем, «Касабланку» и «Голдфингера»[162]… Они построены на архетипах – публика идет на них, чтобы насладиться, кто сознательно, а кто и нет, все теми же сюжетами, их слегка измененными вариантами; ей важно не столько dispositio, сколько elocutio…[163]Поэтому роман-фельетон и даже самый тривиальный телесериал могут стать объектом культа не только для наивной публики, но и для искушенной. Кто-то переживает, следя за тем, как Шерлок Холмс рискует своей жизнью, а вот другим нужны трубка, лупа и знаменитое «Элементарно, Ватсон», хотя слов этих, заметьте, Конан Дойл никогда не писал. Все эти уловки – схемы, вариации и повторы – настолько стары, что даже Аристотель упоминает их в своей «Поэтике». Ну скажите, разве телесериал по сути своей это не современная разновидность античной трагедии, великой романтической драмы или александрийского романа?.. Потому-то интеллигентный читатель и получает большое удовольствие от всего этого, исключительное удовольствие. Ведь есть исключения, основанные на правилах.