– Заходи, – сказала она, уложила Матильду на диван, накрыла шерстяным пледом и положила ей на колени кошку.

Рядом с Матильдой образовалась чашка горячего шоколада, сдобренная ромом. По телевизору шел черно-белый фильм с Мэрилин Монро.

Бетти лежала на тахте и похрапывала.

Матильда на цыпочках вернулась домой еще до того, как Лотто проснулся, оделась так, словно собиралась на работу, затем позвонила и сказалась больной, а после Бетти, отвезла ее в клинику.

[МОЛИТВА МАТИЛЬДЫ: «Позволь мне стать волной. А если я не могу стать волной, расколи меня пополам. Позволь мне расколоть этот мрак».]

ДОЛГОЕ ВРЕМЯ ПОСЛЕ ЭТОГО Матильда чувствовала себя ужасно вялой и хлипкой, как потрескавшаяся серая глина. Не то, чтобы она о чем-то жалела. Просто звонок раздался слишком близко. Лотто был так далек от нее, стоял на вершине холма, на который она, слишком уставшая, никогда не смогла бы забраться. Она же просто влачила существование день за днем. Но все же и в них присутствовали маленькие чудеса, которые бодрили ее и помогали двигаться. Макаруны, упакованные в вощеную бумагу, которые она случайно нашла в почтовом ящике. Холодные, морщинистые руки, гладящие ее по щекам каждый раз, когда она проходила по лестнице. Маленькие подарочки от Бетти, лучики света в темноте.

– Тяжелое это дело, – сказала Бетти, когда они сидели в приемном покое. – Но правильное. А то, что ты чувствуешь сейчас… это пройдет.

И оно действительно прошло.

Когда Матильде было двадцать восемь, ее муж улетел на неделю в Лос-Анджелес на прослушивание для небольшой роли с репликами в полицейской драме, а Матильда записалась на стерилизацию.

– Вы уверены? – спросил ее доктор. – Вы еще молодцы и можете передумать. Никогда нельзя заранее сказать, когда начнут тикать часы.

– Мои часы сломаны, – сказала она.

Он окинул ее взглядом от высоких сапог до белокурых волос, собранных в высокую прическу, задержался на кошачьих глазах, которые Матильды специально подчеркнула карандашом.

Наверное, он подумал, что разглядел ее как следует и понял, что она безнадежна, поэтому кивнул и отвернулся.

В ее трубах были размещены специальные спирали. Матильда ела желе, смотрела мультики и позволяла медсестрам менять катетер. По правде говоря, это был довольно приятный вечер.

Если надо будет, она сделает это снова. Чтобы спастись и не испытывать больше этот ужас. Она будет делать это снова, снова, снова, снова и снова, если понадобится.

17

ОНИ ДОГОВОРИЛИСЬ встретиться с частной сыщицей на ступенях Метрополитен-музея, но Матильда ее не узнала. Она ожидала встретить девушку, с которой виделась в кофейне в Бруклине, любое ее воплощение – кудрявое и дельфинистое, длинноволосое и стриженое, неважно. Сегодня здесь была только семья толстых туристов, молодой парень в кашемире, к которому Матильда присматривалась особенно внимательно, и мрачная школьница в клетчатой юбочке, свитере и с раздутым рюкзаком за спиной.

Матильда выбрала девочку. Та обернулась и подмигнула.

– Господи боже, – прошептала Матильда, – язык тела и все такое, те же тощие ноги и плохая осанка. Мне показалось, я смотрю на собственное отражение тридцатилетней давности.

– Мне пришлось посидеть в засаде, – улыбнулась сыщица. – Я люблю свою работу.

– Ты и в детстве носила за собой костюмерную?

Сыщица грустно улыбнулась. Она едва ли тянула на свои годы.

– Я когда-то была актрисой, – сказала она. – Мне хотелось стать молодой Мерил Стрип.

Матильда ничего не ответила, и сыщица продолжила:

– И да, конечно, я знала вашего мужа. В буквальном смысле слова. Я играла в одной из его пьес в юности. Принимала участие в мастерской для «Гримуара» в Американском театре в Сан-Франциско. Его все просто обожали. И в этом смысле он всегда напоминал мне утку. Ну знаешь, Ланселот Саттервайт купался в обожании, просто как утка в воде. Он бы с радостью поплавал в огромном бассейне такого обожания, но оно никогда не было бассейном, скорее, водоворотом.

– Весьма точное сравнение, – отметила Матильда. – Теперь я вижу, что ты и правда его знала.

– Наверное, мне не стоило этого говорить, – сказала девушка. – Но я не думаю, что это может звучать резко, особенно теперь, когда его больше нет. Ты единственная по-настоящему знала его. Но во время репетиций команде пришлось завести банку, в которую кидал монетку каждый, кто умудрялся напортачить. Ну а тот, кому удавалось ублажить Лотто, срывал банк. Нас было двенадцать человек, участие принимали и девушки, и парни.

– И кто же победил? – спросила Матильда, дернув уголком рта.

– Да не дергайся ты, – сказала девушка. – Никто. В ночь премьеры мы отдали всю сумму менеджеру, потому что у него родился ребенок.

Она достала какой-то документ из рюкзака и протянула Матильде.

– Я все еще работаю над твоей вендеттой. Вот здесь определенно кое-что есть, но мне нужно еще покопаться в этом. Мне удалось добыть для нас информатора в «Чарльз Ватсоне». По правде говоря, это вице-президент. Видит себя благородным осведомителем, но только после того как мы предоставим ему возможность сколотить состояние и купить дом в Хэмптонс. Тошнит просто. То, что в этом документе, – просто мазок по поверхности. Наш мальчик действительно глубоко закопался.

Матильда прочитала содержимое, а когда подняла взгляд, улица показалась ей еще ярче, чем прежде.

– Матерь божья, – воскликнула она.

– И это не все, – продолжила сыщица. – Дальше хуже. Если повезет, докопаемся до целой толпы кинутых богачей. Что бы нами ни двигало, мы оказываем миру услугу.

– Ах, ну что же. Меня часто обвиняли в чрезмерном самовосхвалении, – сказала Матильда. – Отпразднуем это как следует, когда добудешь для меня какое-нибудь грязное белье.

– Отпразднуем? – спросила сыщица, поднимаясь. – Ты, я, шампанское и красивые платья?

Матильда окинула взглядом ее сильные ноги, узкие бедра и проницательное личико, скрытое под растрепанными светлыми волосами.

Она улыбнулась, чувствуя, как в ней ожила заржавевшая машина кокетства.

Она еще никогда не делала этого с женщиной.

Наверное это будет куда нежнее, не так маскулинно, больше похоже на сексуальную йогу.

В конце концов, будет о чем вспомнить.

Она сказала:

– Да, пожалуй. Зависит от того, что тебе удастся раздобыть.

Сыщица тихонько присвистнула.

– Тогда я, пожалуй, вернусь к работе.

ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ГОДА ПОСЛЕ СМЕРТИ ЛОТТО, когда Матильде исполнилось пятьдесят, она решила купить билет в Париж.

Когда она сошла с самолета, все показалось таким ослепительным, что пришлось надеть очки. Но свет все равно пробивался сквозь них и мячиками скакал вокруг ее головы.