– Позвольте-ка рассказать, что я уже успел понять, Бобби. Я вижу маленького мальчика, упоенного мечтами своего отца, но отравленного жестокостью матери… – Лезвие такое острое, что я не чувствую боли. Кровь стекает у меня по подбородку и капает на пальцы, вцепившиеся в шарф. – Он винит себя. Так поступает большинство жертв насилия. Он считал себя трусом: все время убегал, запинался, бормотал, никогда не был достаточно хорош, всегда опаздывал, словно был обречен разочаровывать. Мальчик думает, что должен был спасти отца, но он не понимал, что происходит, пока не стало слишком поздно.

– Заткни пасть! Ты один из них. Ты убил его! Ты, знаток человеческих душ!

– Я его не знал.

– Вот именно. Ты приговорил человека, которого не знал. Какой произвол! Я по крайней мере выбираю. А у тебя нет понимания. У тебя нет сердца.

Лицо Бобби все еще в нескольких дюймах от моего. Я вижу боль в его глазах и ненависть в складке губ.

– Итак, он обвиняет себя, этот мальчик, который уже быстро растет и становится неуклюжим и неуправляемым. Нежный и застенчивый, сердитый и озлобленный – эти чувства невозможно разделить. Он не умеет прощать. Он ненавидит мир, но еще больше ненавидит себя. Он режет себе руки, чтобы освободиться от этого яда. Он цепляется за воспоминания об отце, о том, как все было раньше. Не идеально, но нормально. Они были вместе. Итак, что же он делает? Отдаляется от окружающих и становится нелюдимым, сжимается, надеясь, что о нем забудут, живет в своем сознании. Расскажите мне о мире своих фантазий, Бобби. Наверное, вы радовались тому, что вам есть куда уйти.

– Ты его только испортишь. – Он краснеет. Он не хочет разговаривать со мной, но в то же время гордится своими достижениями. Это то, что сделал он сам. Какая-то часть его хочет ввести меня в свой мир, чтобы я познал и разделил его радость.

Бобби убирает лезвие от моей губы и размахивает им перед моими глазами. Он пытается выглядеть решительным, но ему это не удается. Он не чувствует себя уютно с ножом в руке.

Мои пальцы на шарфе начинают затекать. Молочная кислота скапливается в икрах, ведь я балансирую на пальцах. Я больше не могу так стоять.

– Каково это – быть всемогущим, Бобби? Быть судьей, присяжными и палачом, наказывающим тех, кто заслуживает наказания? Вы ведь годами все это репетировали. Поразительно. Но для кого вы все это делали?

Он наклоняется и поднимает доску. Бормочет, чтобы я заткнулся.

– Ах да, ради вашего отца. Ради человека, которого вы едва помните. Готов поспорить, что вы не знаете его любимой песни, любимых фильмов и героев. Что он носил в карманах? Он был левшой или правшой? На какую сторону делал пробор?

– Я уже велел тебе заткнуть пасть!

Доска описывает широкую дугу и бьет меня по груди. Воздух вырывается из моих легких, тело вращается как турникет, затягивая шарф. Я лягаюсь, пытаясь раскрутиться. Рот раскрывается, как у рыбы, вытащенной из воды.

Бобби откладывает доску и смотрит на меня, словно хочет сказать: «Я же предупреждал».

Кажется, у меня сломаны ребра, но легкие снова работают.

– Еще один вопрос, Бобби. Почему вы такой трус? Ведь очевидно, кто заслуживал всю эту ненависть. Посмотрите, что она наделала. Она унижала и мучила вашего отца. Она спала с другими мужчинами и сделала его объектом жалости даже в глазах друзей. И затем, в довершение всего, она обвинила его в домогательствах к собственному сыну…

Бобби отвернулся от меня, но его молчание говорит за него.

– Она уничтожала письма, которые он вам писал. Думаю, она даже нашла фотографии, которые вы хранили, и разорвала их. Она хотела, чтобы Ленни ушел из ее жизни – а заодно и из вашей. Она не могла даже слышать его имени…

Бобби становится меньше, словно сжимаясь изнутри. Его гнев превратился в печаль.

– Позвольте, я угадаю, что случилось. Ей предстояло стать первой. Вы отправились на поиски и легко ее нашли. Бриджет никогда не была тихим, скрытным человеком. Она оставляла следы. Вы наблюдали за ней и ждали. Вы все спланировали… все до последней детали. И вот наступил долгожданный момент. Женщина, разрушившая вашу жизнь, была от вас в нескольких футах. Она стояла там, прямо там, но вы не решались. Вы не могли этого сделать. Вы были вдвое больше ее. У нее не было оружия. Вы так легко могли бы ее уничтожить.

Я останавливаюсь, позволяя его воспоминаниям ожить.

– Ничего не случилось. Вы не могли этого сделать. Знаете почему? Вы боялись. Увидев ее, вы снова стали маленьким мальчиком, запинающимся, с дрожащей губой. Она пугала вас тогда, и она пугает вас сейчас.

Лицо Бобби искажено от ненависти к себе. И одновременно он хочет стереть с лица земли меня.

– Кого-то надо было наказать. Поэтому вы нашли свое дело и составили список виноватых. И начали наказывать всех по очереди, отнимая то, что каждый из них более всего любил. Но вы так и не преодолели страх перед матерью. Кто однажды струсил, тот остался трусом на всю жизнь. Что вы подумали, когда узнали, что она умирает? Ее рак сделал за вас работу или лишил вас удовольствия?

– Лишил удовольствия.

– Она умирает ужасной смертью. Я ее видел.

Он взрывается:

– Этого недостаточно! Она монстр! – Бобби пинает металлический цилиндр, и тот катится по двору. – Она разрушила мою жизнь! Она превратила меня в это!

По его подбородку течет слюна. Он смотрит на меня так, словно ждет оправдания. Он хочет, чтобы я сказал: «Бедняга! Во всем виновата она. Неудивительно, что ты так переживаешь». Но я не могу этого сделать. Если я санкционирую его ненависть, у нас не будет пути назад.

– Я не собираюсь подыскивать никаких оправданий вам, Бобби, черт возьми. С вами произошли ужасные вещи. Мне жаль, что не случилось иначе. Но посмотрите на мир вокруг вас: в Африке голодают дети, в здания врезаются самолеты, на гражданское население сбрасывают бомбы, люди умирают от болезней, заключенных пытают, женщин насилуют… Некоторые вещи мы можем изменить. Но некоторые нет. Иногда мы просто должны принять то, что произошло, и попытаться жить дальше.

Он смеется с горечью.

– Как ты можешь такое говорить?

– Потому что это правда. И вы это знаете.

– Я скажу тебе, что такое правда. – Он смотрит на меня не мигая. Его голос тихо рокочет. – На дороге через Грейт Кросби есть автостоянка – примерно в восьми милях к северу от Ливерпуля. Она находится в стороне от дороги. Если подъехать туда после десяти вечера, то иногда можно встретить другую машину. Включаешь фару, левую или правую в зависимости от того, чего хочешь, – и ждешь, когда та машина ответит соответствующей фарой. Потом едешь за ней.

Его голос прерывается.

– Мне было шесть лет, когда она впервые взяла меня туда. В первый раз я только смотрел. Это было где-то в сарае. Ее положили на стол, словно обеденное блюдо. Обнаженную. На ней лежал десяток рук. Все могли делать, что хочется. Ее хватало на всех. Боль. Удовольствие. Ей было безразлично. И каждый раз, открывая глаза, она смотрела прямо на меня. «Не будь эгоистом, – сказала она. – Учись делиться».