— Ну вот и все.

— Что все? — прохрипел я, и Жора чуть ослабил хватку.

— Третья часть сна, Витя. Я должен это сделать. Извини меня.

— Что сделать, Жора? Убить меня? Это же глупо! Ты идешь на поводу у сна. Так делают только ненормальные! — я пытался говорить убедительно, но видно было только одно: Жора пытается оправдаться сам перед собой за поступок, который он уже решил совершить.

— Виктор, это все неспроста. Меня сознание давит изнутри. Ты появился тогда на кладбище ночью, и мне твое появление снилось. А затем начались беды — все, как во сне. Сначала смерть всей семьи моего напарника, затем… — Я увидел слезы на глазах Жоры. — …Затем я убил эту девочку…

Последняя фраза меня поразила.

— Откуда ты узнал про девочку?

— Ты думаешь, я полный болван?! Я видел ту босоножку, на которую ты наступил, там, на дороге. Я хотел, заставлял себя думать о том, что она просто так валялась. До тех пор, пока сейчас на КП инспектор не сказал, что ищут водителя, который сбил девочку несколько часов назад на южной трассе. А сам труп девочки был накрыт белым пиджаком. — Жора начал откровенно плакать. — Это все ты, все ты приносишь в этот мир! От тебя все зло, Витя. Я уже убил невинного человека, ребенка. Теперь я должен сделать это, извини, я не хочу, но должен. Ты приносишь горе в этот мир, тебе нельзя жить среди людей.

— Постой, Жора! Что ты говоришь, ты подумай! Все, что случилось ранее, все эти смерти — это случай, судьба, совпадение, это жизнь наша, Жора! Такое бывает. Но это все ненаказуемо, это… Черт, Жора, ты же веришь в бога! Ты хочешь убить человека непонятно за что?! — Но Жора уже совсем ничего не слушал. Его глаза помутнели, он достал топор, продолжая держать меня второй рукой. — Жора, блядь, да проснись же ты! Ну подумай, что изменится?! Что, на хрен, изменится в твоей долбаной жизни, как только ты убьешь меня?! Ты спасешь семью Витька или вернешь родителям убитую девочку?! Ты ведь сейчас не одного меня убиваешь, ты убиваешь и мою маму! Она не переживет моей смерти!

Жора занес топор над моей шеей:

— Прости, Витя.

— А стих?! Стих! Ты написал тот последний стих?!

Жора остановил руку на замахе, в его мутных глазах мелькнула искорка вменяемости.

— Какой стих?

— Из твоего сна. Помнишь, ты мне сказал, что тебя заставляли написать один стих, а ты его не хотел писать, а под конец написал, но другой. А потом тебе стало хорошо, сначала больно, а потом хорошо! Ты помнишь это?!

— Да, — голос Жоры был до неузнаваемости сиплым.

— Так какой же стих?

— Я не умею писать стихи. Я должен тебя убить, вот и весь стих.

— А ты хочешь этого?!

— Нет, но я должен.

— Да ничего ты не должен! Тебя заставили этот стих написать, а ты напиши свой, который ты хочешь написать. Свой! Ты понимаешь Жора, свой напиши!

Жора смотрел на меня, но был где-то очень далеко.

И тут он убрал от меня руку:

— Уходи. Прямо сейчас.

Я хотел что-то сказать, но увидел, как его рука потянулась вверх к проводам. Времени у меня не было никакого — я разжал руки и полетел вниз. Воздух завыл в ушах, но еще в полете я услышал сверху мощный электрический грохот, а поляну и участок леса осветили беспорядочные искры. Касание с мокрой землей оказалось не столь болезненным, как я ожидал. Приземлившись на ноги, я больно тряхнул внутренние органы и ушиб плечо, когда нырнул головой вперед. Все остальное казалось вроде как целым. Тут же за моей спиной что-то тяжелое глухо ударилось о землю. Это было полуобгоревшее тело Жоры. Рядом с ним валялся топор, который так Жоре и не пригодился.

Я побрел дальше в сторону Г. Наступала ночь. А мысли мои были все еще о Жоре. Надеюсь, ему теперь хорошо. Именно это ему приснилось во сне.

РОДНЫЕ ПЕНАТЫ

21 апреля. Пятница. Ночь

Похоже, ко мне снова вернулась простуда, которую я схватил в самом начале недели. У меня промокли насквозь ноги (как, собственно, и все остальное), опять появился насморк, ужасно болели глаза (я уже забыл, когда последний раз снимал контактные линзы), а общая слабость была такая, что не было сил даже идти. Пару раз я приседал на поваленные деревья, меня всего знобило, очень хотелось лечь, закрыть глаза и заснуть. А до чертова Г. было еще идти и идти.

Через полчаса я вышел на обширную поляну с металлическим стендом «Берегите лес!». Этот дурацкий стенд меня ободрил. Я миллион раз видел его из окон автобусов, когда уезжал или приезжал в Г. Отсюда на автобусе до Г. было минут пять, значит, пешком идти до окраины города еще максимум полчаса. На деле же я еще битый час околачивался по лесу (по дороге идти опасался), пока не вышел на бензоколонку «Лукойла». Сразу за заправкой маячила стела «Ласкаво просимо в Г.», за ней шли частные дома, через километр — автовокзал, а и за ним начинался уже и сам город. Чтобы добраться до дома Федченко, надо было пройти весь город (это еще километров пять-шесть). В общем, мне предстояло еще путешествовать как минимум полночи.

Бензоколонка заманчиво светила огнями, но завалиться туда в таком помятом виде, да еще и без машины, было бы слишком заметно, хотя и очень хотелось выпить чего-то горячего. Наконец, я вышел на дорогу и пошел вдоль частных новостроек с дурацким названием «Царское село» по направлению к автовокзалу. Еще через двадцать минут я был уже почти возле него и, чтобы хоть немного согреться, завернул в круглосуточный кабак «Блудный сын». Хоть я и имею прописку в Г., но в этот притон заглянул впервые. Тут же в глаза ударил плотный табачный туман, а в уши — попса начала 90-х, кажется, пела Вика Цыганова. За деревянным грязным столом сидели четверо мужиков, на вид дальнобойщиков, которые, видимо, остановились на ночевку и квасили водку, закусывая ее дешевым шашлыком. Рядом с ними расположилась компания из трех девиц и четырех разновозрастных и одинаково прыщавых парней (самому старшему было не больше двадцати пяти). Эти пили ту же водку, но уже не с шашлыком, а с пивом. А в самом углу «заведения» сидели еще трое угрюмых товарищей — все с такой же бутылкой водки (которая, как мне показалась, стояла уже пустая) и грязными пустыми тарелками.

Мое появление в этом убожестве вызвало неподдельный интерес всех присутствующих. Пусть я и был мокрый и не совсем чистый, но все же в белых брюках, рубашке и туфлях ночью, мне кажется, здесь еще никто никогда не появлялся. На какое-то время все замолкли, показалось, что даже Вика перестала петь.

Я прошел к барной стойке и увидел перед собой некогда миловидную девушку лет двадцати с явно потасканной физиономией.

— Здравствуйте! Что у вас есть поесть?

Кобылы за моей спиной демонстративно заржали. Понятно, что словосочетание «есть поесть» звучит диковато, но я сейчас был не в Санкт-Петербурге, а за моей спиной было не светское общество, а быдло, даже по меркам Г.