столовую ходили, надо только хлеба в спальню взять. Баб Зина сейчас ночует, мы же всё равно зайдем к ней…

– Это да, но лучше не пачкаться всё-таки, чтобы не поняли.

– Тогда иди осторожней. Да не испачкаемся, сухо же.

– Туман, какое сухо! Не видно ни хрена…

– А чего тут видеть? Давай с дороги, по дубу можно сориентироваться, он тут один такой большой. Найдем дуб, считай, и место уже нашли.

– Погоди ты с дороги, там канава была, забыл? А если она не замерзла? В ней воды по колено.

– А перепрыгнуть слабо, что ли?

Ит замер. Голоса приближались, и нужно было срочно решать, что делать дальше. Направо, налево? Местность он визуально помнил, слева было открытое пространство, прогалина шириной метров тридцать, за которой росли деревья, а справа – кусты, и, кажется, как раз тот самый дуб. Да, верно. Этот участок дороги проходит неподалеку от заброшенного завода, того самого, дуб растет на стороне завода, а значит…

Додумывал он уже на бегу. Направо, через кусты, через облетевшую лещину, чуть влево, и вот прекрасное место, чтобы затаиться, и попробовать понять, зачем это братьев понесло в лес на ночь глядя.

Мысли были не самые приятные, особенно в свете последнего разговора. Они ищут какое-то место. Зачем? Явно не просто так. И вообще, если вдуматься, многое у них может оказаться не просто так. Да, он им дал понять, что лучше быть пусть и вдвоём, но почти постоянно на виду, и они действительно вдвоём, как и раньше, но на виду – нет. Не постоянно, отнюдь. Десять дней прошло после того, как Пола выписали, и за эти десять дней Ит видел братьев много где: и за детдомом, возле спортивной площадки, и в пустом актовом зале, куда братья самостоятельно напросились мыть полы, и в коридоре верхнего этажа, где они сидели вроде бы с учебниками, и в пустой столовой, после обеда… Все эти их отлучки легко объяснялись, ничего криминального братья вроде бы не делали, но Ит нет-нет, но ловил себя на мысли, что они что-то скрывают, ото всех скрывают, в том числе и от него, и что даже за эти десять дней братья дистанцировались от других детдомовцев ещё дальше, хотя и раньше были не близко. Задевают их чужие подколки и гадости? Безусловно. Сейчас, правда, гадостей стало поменьше, но кто-нибудь нет-нет, да ляпнет что-нибудь про Фламма, или толкнёт, или замахнётся. Хотя вроде бы сами Фламма ничего криминального не делают, а всё равно, другие относятся к ним… иначе. Не так, как даже к распоследним изгоям, типа Петрова. Распоследним – да, изгоям – да. Но – к своим распоследним изгоям. А эти… Могут другие детдомовцы ощущать в них некую чуждость, странность? Вне всякого сомнения. Походка, осанка, движения. Да что движения и осанка, у братьев вон даже прыщей нет, вообще нет, тогда как их ровесники все поголовно в акне, и немудрено, кто тут и когда лечил подросткам дерматозы? Здесь это штука вполне само собой разумеющаяся, обычная, и тривиальная. У рауф, кстати, дерматозы тоже в период созревания бывают, но они другие, больше всего напоминают ихтиоз, который порой встречается и у людей, но слабо выраженный – шелушащиеся, трескающиеся розовые пятна, чаще всего на предплечьях и на голенях. Этого, кстати, у братьев тоже нет. А ведь дальше степень различий будет только увеличиваться. Бороды и усы у гермо не растут, кадык выражен не так сильно, фигура с годами не тяжелеет, не приобретает мужественности… и это еще цветочки перед различиями глубинными, и не только на уровне тела, физиологическими, а уже на уровне психики. Если сравнить четырнадцатилетних подростков, человеческого юношу, и рауф гермо, они и впрямь будут похожи – больше фигурами, конечно, лица настоящих рауф от человеческих отличаются весьма сильно, но уже годам к восемнадцати перепутать юношу-человека и юношу-гермо будет невозможно. Или почти невозможно. Потому что и в том, и в другом проявятся определяющие расу черты, которые исключат всякую путаницу. Ит вспомнил любителей утех с гермо, разумеется, из людей, и поморщился. Понятно ведь, что такая мразь и человеческим подростком не побрезгует, а совсем даже наоборот, и в гермо подобных уродов привлекает эта кажущаяся юность, но именно что кажущаяся, потому что любой рауф в мгновение ока разберется, какого возраста гермо перед ним находится.

– …ну вот и перепрячем, – донесся до Ита голос Пола. – Нет смысла держать тут дальше. Всего-то пара дней осталась, уже почти…

– Если не будет дождя, то да, – ответил Ян. – А если дождь?

– Тогда в спортзале, – Пол хмыкнул. – Теперь какая нам разница, улица или спортзал?

– Да, в принципе, уже никакой, – отозвался Ян. – Но сейчас точно надо, два рубля не помешают.

– Интересно, кому и когда мешали два рубля…

Они находились сейчас совсем близко, метрах в десяти – но Ит был спокоен, он стоял так, что заметить его не представлялось возможным. Братья прошли мимо, углубляясь всё дальше в лес, Ит выждал пару минут, и тихо пошел за ними, слушая разговор.

– Не примерзло там? – с тревогой спросил Пол. – Я не смогу отбить, рука болит ещё.

– Сам отобью, не переживай, – ответил Ян. – А ты пока посмотришь…

О чём они? Ит нахмурился. У них что-то спрятано в лесу, это точно. Но что? Остатки книг? Адская машина, собранная из деталей, найденных на заводе? Что-то, что они упёрли из детдома, причём явно не сейчас, а теперь решили достать с какой-то целью? Два рубля мелочью? Пропавшие еще летом майки? В свете сегодняшнего разговора можно ожидать вообще чего угодно, Ит ощущал тревогу, и уже почему-то не за братьев, а за Берту, да и, что греха таить, за себя тоже. Что если Пятый прав, и братья действительно совсем не те, кем кажутся? Да ну, ей богу, одернул он сам себя. Кажутся, не кажутся. Не ты ли, товарищ док, лечил полторы недели назад Пола, и Пол был вполне себе тем, кем казался – а именно подростком, юношей, с чертами человека и рауф, с сотрясением мозга, и с побоями. И если с Полом справилась орава детдомовцев, то тебе, агенту, точно бояться нечего.

– Вон те кусты… Ян, не эти, вот те, ты чего?

– Фу ты чёрт, туман, не заметил.