Створка застыла на полпути. Джулс постарался не упустить шанс.

— Я могу все вам показать. Могу превратиться в летучую мышь или в волка. Может, это звучит смешно или невероятно, но это чистая правда! Возьмите распятие и приложите его к моей коже! Вот увидите, на ней останется след, как от раскаленного клейма, честное слово…

— Погоди, сын мой. Я готов поверить твоим словам. Как бы там ни было на самом деле, тем не менее я верю — ты искренне убежден, что говоришь правду.

Джулс глубоко вдохнул, а потом медленно выпустил воздух из легких.

— Спасибо, святой отец. Это очень благородно с вашей стороны. Честное слово, очень благородно.

— Кхм! — Священник прочистил горло. — Теперь объясни мне, почему ты решил прийти на исповедь сегодня ночью? Насколько я понимаю, вампиры, как правило, исповедоваться не ходят, не так ли?

— Верно, как правило, не ходят. — Джулс вытер рукавом лоб. В дымный воздух поднялись чешуйки сухой кожи, серые как пепел. — Просто дело в том, что… я думаю, жить мне осталось совсем немного. Меня скоро убьют и на этот раз убьют окончательно. За последние годы я из стольких людей кровь выпил… Чтобы выжить, понимаете? Я всегда утешал себя тем, что вампир — это всего-навсего охотник, который зарядил ружье и идет в лес, чтобы раздобыть на пропитание чуток дичи. А сегодня ночью один мой друг, очень хороший друг, сказал такую вещь, которая… которая все изменила. Я больше не могу считать себя простым охотником. Все эти убийства… Они будто съедают меня изнутри, понимаете? Я не хочу идти в могилу с такими грехами на совести.

— Скольких людей ты убил, сын мой?

— За последние восемьдесят или восемьдесят пять лет мне приходилось охотиться где-то два раза в месяц… Ну, иногда три… Отнимаем тридцать с лишним лет, которые я работал в офисе коронера… Получается примерно тысячу — тысячу двести.

С другой стороны окошка раздался сдавленный вздох.

— Ты… ты когда-нибудь пытался ограничиться кровью животных?

Джулс вздохнул.

— Я пытался, святой отец. Честное слово, пытался. Вы не представляете, чего я только не перепробовал. Во время Первой мировой, когда только-только стал вампиром, я решил, что кусать американцев не буду, потому что вроде как непатриотично получается. Тогда я пробовал пить кровь у всего, что под руку попадаюсь: у бродячих собак, у кошек, у мулов… один раз даже у дойной коровы. Оказалось, это все равно что жить на одной воде и крекерах. Мать честная, через какое-то время мне стало так хреново! Потом, после Перл-Харбора, я снова пробовал перейти на кровь животных. Думал, раз я стал старше, мне легче станет. Ни черта подобного. Легче не стало. Зато я нашел другой способ принести пользу родине. В Новом Орлеане вокруг доков и фабрик тогда шныряло дополна всяких гнусных шпионов и диверсантов… В общем, на Второй мировой я поел с пользой.

— Объясни мне, пожалуйста, человеческая кровь необходима тебе, чтобы выжить? Или она как наркотик, к которому ты привык? Если бы пришлось, смог бы ты питаться исключительно той пищей, что едят обычные люди?

Джулсу не нравилось то, какое направление принимает их беседа. Все, чего он хотел, это исповедаться, узнать, какие молитвы надо прочесть в наказание, получить искупление грехов и поскорее убраться из церкви.

— Нет, святой отец, последние лет двадцать пять или около того я совсем не могу есть обычную еду. Она во мне не держится, понимаете? Прет, извините, наружу с обоих концов… Ничего приятного, короче…

Угрызения совести начали жалить Джулса как целое гнездо потревоженных ос. Не то чтобы он сильно врал священнику, однако всей правды не говорил.

— Ну, вообще-то… наверное, надо кой-чего уточнить… Я не могу есть нормальную еду в своем обычном облике, понимаете? Была пара случаев — отвратительных случаев, таких паршивых, что не хочется даже вспоминать, — когда мне пришлось превратиться в волка и подбирать всякие собачьи объедки, чтобы прокормиться. Тогда я переносил твердую пищу более-менее…

— Значит, если я правильно понял, ты всегда имел возможность… кха… превратиться в волка и утолять голод, не убивая людей?

У Джулса возникло чувство, что он скатывается вниз по крутому скользкому склону.

— Ну, может, и имел, так все ведь не так просто, святой отец…

— Погоди минуту. Значит, ты мог перейти на твердую пищу, и никакой необходимости убивать людей не осталось бы, так?

— Поймите, святой отец, вы заходите на совершенно неизученную территорию. Никто не пытался жить так, как вы говорите, долгое время. И потом, это ведь ужасный позор для любого вампира. Простите, но это то же самое, как если бы я предложил вам переспать с монашенкой. Так просто-напросто нельзя! Ни один вампир во всех Соединенных Штатах не подал бы мне руки, узнав, что я на такой диете… Ну или почти ни один вампир. В любом случае не понимаю, зачем об этом говорить, если мне скоро вообще ни есть, ни пить не придется.

Когда священник заговорил снова, Джулс почувствовал, что его собеседник опять готов захлопнуть окошко.

— Мое терпение на пределе, сын мой. Чего именно ты хочешь от меня?

Джулс постарался, чтобы его голос звучал как можно почтительней. Учитывая, что губы у него начали покрываться волдырями, это оказалось непросто.

— Святой отец, я думал, и так понятно, зачем люди приходят на исповедь. Моя мама, благослови ее Господь, вырастила меня католиком. Согласен, последние лет восемьдесят я был не самым благочестивым среди верующих, но ведь моей-то вины тут нет. Я хочу от исповеди того же, чего хочет любой прихожанин, — перечень молитв, которые надо прочитать, чтобы очистить совесть от грехов. Я сделал то, что следует. Пришел в церковь. Рассказал вам про свои гнусные поступки. Покаялся, потому что я уже практически на смертном одре. Отпустите мне грехи, святой отец. Я хочу умереть с чистой совестью.

Закончив говорить, Джулс остался собой чрезвычайно доволен. Речь его была искренней, благочестивой и отлично сформулированной. Однако когда заговорил святой отец, в голосе его неожиданно появились суровые, предгрозовые ноты, которые помнились Джулсу по фильмам об изгнании дьявола.

— Епитимья налагается не ранее, чем грешник решает встать на путь праведности. Готов ли ты отречься от потребления человеческой крови и посвятить остаток своей вечной жизни служению церкви?

— Да бросьте, святой отец. Мы ведь с этим уже разобрались. Я сказал, что раскаиваюсь. Просто спишите мне старые грехи, и все. Поймите, меня ведь никто не спрашивал, хочу я стать вампиром или нет…

— В глазах Господа нашего неискреннее раскаяние подобно богохульству! Вампир или нет, однако своей ложью ты осквернил храм Божий. Уходи прочь и не возвращайся, пока не будешь готов навсегда отказаться от совершения греховных поступков.

Священник с треском захлопнул створку.

— Святой отец! Ну пожалуйста! Дайте несколько молитв в наказание — больше мне ничего не надо…