– Зря ты привел меня сюда, – медленно и плача говорил Хью. – Лучше бы ты оставил меня там умирать! – Хью вспылил, впервые встав и не находя себе места, в истерике стал чуть ли не биться о стены. – Я ведь думал, что, убив Наваро, смогу отомстить, смогу заставить его заплатить за все, – и тогда… тогда… Я никому не хотел зла, только ему, да и то… Я ненавижу себя за то, что сделал и кем стал в итоге!

Внезапно Хью опять сел на кровать, прилично лучше держа себя в руках, он брал и мысли под контроль, дергая головой и ярко жестикулируя, словно дирижер на концерте.

– Голоса прошли. Они ведь прошли – значит, лекарство работает. – Он посмотрел неожиданно воодушевленно на все еще осмысливающего его слова Стаса. – Неужели оно работает? Мне ведь лучше. Голоса ведь просили меня убить, очень просили, чтобы я отомстил… И я убил, я это признаю. Но я не хочу умирать вот так. Не хочу остаться монстром. Пожалуйста, Стас, не дай мне закончить жизнь так. Пусть я буду лабораторной крысой – так хотя бы какую-то пользу принесу. Ты же не хочешь, чтобы гибель Горди, Атии и Наваро оказалась напрасной?

Ничего не получается. Счет времени пропал, силы иссякают, а вместе с надеждой угасает и само желание жить. Пробраться через гущу растительности за створками невозможно. Каждая из попыток оборачивалась новыми ранениями, капитуляцией и разочарованием в собственных силах под радостные возгласы владельцев джунглей. Приплюсовать к этому еще чувство вины, мучающее так сильно и так долго, что без него уже, кажется, и невозможно засыпать, как и просыпаться. Многие часы глаза рассматривали картину с людьми, пытаясь то ли представить, то ли вспомнить причину такой тяги к этому элементу жизни, где есть другие люди, ради которых хочется жить. Но пусть всплески воспоминаний порой и пробуждаются, но почему-то все как-то расплывчато, хотя, с другой стороны, сам образ этаких личных людей – уже огромное счастье. Что же еще остается, кроме как жить ныне в цикличном круге одних и тех же действий, где любая попытка вырваться из заточения приводит к разочарованию, грусти и одинокому существованию в чуждом мире? Вода стала набираться медленнее, еды уже почти и нет нигде, а попытки поймать одного из уродцев зарослей проваливались одна за другой. Сил уже почти не остается, что провоцирует дополнительный анализ окружения на поиск хоть какого-то выхода, лазейки, может быть, инструмента или же простой подсказки. Но лучшее, что получилось выцепить в этом ограниченном пространстве, – это вонючая жидкость из канистры, немного расплескав которую в джунглях получилось чуть отпугнуть жителей, безустанно пытавшихся одно время пробраться сюда сквозь створки. Да, там еще были разные непонятные инструменты, но ничего огнестрельного или же существенно пугающего, если простыми словами, да некоторые громоздкие штуки размером с человека, применение которым пока не найдено. Но все же больше всего по состоянию бьют разочарование и стыд перед теми, кто где-то там, кого так хочется обнять и защитить, любить и не отпускать. Они есть – этот факт закреплен крепче некуда, отчего и боль невыносима. Невыносима настолько, насколько порой сны приятнее реальности, где все они, те, к кому чувства так приятны и теплы, недосягаемы почти так же, как и в промежутках между сном. Это почти немыслимо, приходилось даже начать рисовать найденным маркером на стене… лица? или лицо? но чье? Попытки были неудачны, все превращалось в ужасные образы, точно не имеющие ничего общего с истинными людьми. Под натиском всех ужасных и местами невозможных чувств хотелось пробиться сквозь живую преграду, пусть рискуя жизнью и здоровьем, но найти выход из несправедливого заточения. Но противник умело отстаивает свой статус и территорию, очень умело. И вот это все тогда зародило злую и жестокую мысль, бороться с которой, думалось, будет куда проще, чем вышло на самом деле. Что если безвыходность вызвана надобностью обезопасить их? Может быть, все правильно – и эта тюрьма должна сдерживать зло от внешнего мира? Есть ли смысл продолжать дальше? Может быть, будет проще остановиться и поддаться тому, что именуется смертью? Какой смысл продолжать, если все бессмысленно и даже глупо, словно злая шутка в отместку за нечто немыслимое, отвратное, даже бесчеловечное, – а почему нет? Разве есть довод или аргумент в обратный вывод? Если учесть, что так образы будут в безопасности окончательно, а раскаяние все же имеет роль большую, чем просто ложь, то все куда проще, чем кажется, и больше не надо пытаться пробиться сквозь заросли. Как и не надо что-то делать, потому что делать-то нечего – все бессмысленно и не нужно. Может, все-таки пора остановиться и согласиться с тем, что лучший способ выиграть в игре – это не играть вовсе? Делать этого не хочется, да и не будь образов, вряд ли бы такая мысль родилась. Может быть, они не где-то там, за стенами и дверьми, а в голове? В снах, что так приятны и продолжительны, уютны и лишены недостатков? Вот она, мука – не знать, где быть. Жизнь тут ужасна, выхода нет, а те, ради кого стоит жить, где-то не тут, да и неизвестно, живы ли они вообще в этом страшном и злом мире. Все-таки не просто так во сне есть образы – почти руку протянуть. С другой стороны, а почему бы и не сделать это? Что терять-то?

Когда Света узнала об убийстве Наваро, увидев весь отвратный процесс через камеры наблюдения, еще до момента, как Стас выбрался со склада, она заглушила в себе все эмоции, поставила барьер, оставив перед глазами лишь цель – убить Хью. Не замечая никого вокруг, будто бы мир и вовсе исчез, она быстро отправилась в арсенал и стала снаряжаться специальным оружием, способным пробить бронированные скафандры. Кросс последовал за ней с опозданием – и то лишь потому, что Ханна, с трудом сдержавшая рвоту от увиденной казни, настояла на этом как на некой подстраховке, страшась последствий. А вот Октавия, неожиданно для себя и всех остальных, среагировала слишком поздно. И лишь уже когда Света и Кросс заходили через шлюз в медблок, она все же опомнилась и впопыхах приказала им не убивать Хью. Но, несмотря на громкий и четкий тон, совершенно не нуждающийся в уточнении или двойном смысле, Света не среагировала. В ее глазах Хью воспринимался отныне не более чем проблемой, устранить которую крайне необходимо быстро и без лишних слов. Тут нет компромиссов, нет оправданий, твердо и непоколебимо убеждалась она снова и снова, видя в этом действии то последнее, на что решиться может лишь она, поставив точку во всей истории.

Света делала все машинально. Уже на подходе она зарядила винтовку, привлекла тем самым внимание Стаса, стоявшего в размышлениях напротив камеры, и только попыталась открыть дверь, протянув пальцы к панели, как та оказалась заблокирована. Новые попытки также закончились неудачей, но она словно и не обратила внимания: подобное лишь на пару секунд ее отвлекло от задачи, не выполнить которую она не может. Света прицелилась сразу же в Хью напрямик через стекло, палец нажал на курок через секунду, как Кросс в панике толкнул дуло оружия рукой, крича ей не совершать задуманного. Выстрел был громким, пришелся прямо на край стекла, пробив его насквозь и попав в настенную панель. Так как Стас был без костюма, оглушение прошлось по нему по полной, вынудив отойти в сторону, закрыв уши, борясь с дезориентацией, да и предосторожность вынуждала в таком состоянии найти маску с кислородом. Света наставила оружие на Кросса, тот сразу же ответил тем же. Они стояли прямо перед камерой Хью полубоком к нему.