Однажды, это было три недели назад, я наткнулась на могилу Стива. Совершенно случайно, просто свернула на другую дорожку, потому что ту, по которой я обычно шла к папиной могиле, как раз расчищали от снега.

Помню, как, завязав шнурок на ботинке, я выпрямилась и встретила его взгляд. Стив смотрел прямо на меня с фотографии на сером камне, простом, прямоугольном, без лишних слов, только с датами рождения и смерти. Его улыбка была последним, что я увидела перед тем, как потерять сознание, и первым, что я вспомнила, когда очнулась в машине скорой помощи.

Два дня после этого я бредила и изводила бедную миссис Филд постоянными слезами и криками во сне. Меня мучили кошмары, в которых я сгорала заживо, не в силах пошевелиться. Несколько раз мне снилось, как острые черные колья пронзают тело Стива, и я просыпалась в поту, задыхаясь от ужаса. Эти сны чередовались с теми, в которых Ричард снова и снова погибал под каменным завалом, и даже после пробуждения я отчетливо слышала его предсмертные стоны и видела кровь, сочащуюся сквозь камни.

Постепенно я выкарабкалась, и миссис Филд стала реже ко мне заходить, только чтобы принести еду или прибраться. Ночевать со мной ей больше не приходилось. Но это не значит, что я начала спать спокойно. Просто я научилась справляться. Вскидываясь на постели, не кричала, как прежде, а давила в себе стон. Не рыдала в голос, а молча заливалась слезами, сползая с кровати на пол. Не металась на постели, а цепенела, изогнувшись и глядя в потолок, пока у меня не затекали руки и ноги.

И дышала, дышала, дышала…

Можно ли было считать это улучшением моего состояния? Не знаю.

И вот как-то вечером, устав от слез, я оделась и поехала к Стиву на кладбище. Я стояла у его надгробия до тех пор, пока не начала слышать его крики, тихие, затем все громче и громче, и под конец просто оглушающие. Те самые крики, которые разрывали его на части в ту страшную ночь на берегу, у ног обезумевшей ведьмы. И тогда я убежала прочь и не останавливалась, пока голос Стива не ослабел настолько, чтобы позволить мне отнять ладони от ушей и снова начать дышать.

Потом, приходя сюда, я не могла пробыть у могилы Стива дольше нескольких минут. Может, потому, что боялась вновь услышать его боль. Может, потому, что кроме «прости» на ум мне не приходила ни одна фраза. А может, потому, что не могла вынести его улыбки. Такой мальчишеской, такой живой…

Смахнув с ладони нечаянную снежинку, я вынула из букета, который принесла папе, маленький розовый бутон. Странно, он был теплым, словно я только что вышла из цветочного магазина. Стянув вторую варежку, я зажала бутон между ладоней и уткнулась в них лбом.

Сегодня у меня не было для папы особых новостей. Откуда они могли взяться, если я почти не появлялась на улице? Я ушла из редакции, ни капли не сожалея о своей прежней работе и иллюзии общения с людьми. Теперь моим главным занятием, в котором я весьма преуспела, стало бесцельное хождение по дому. Когда ко мне заглядывала миссис Филд, я притворялась спящей. Стоило входной двери закрыться за ней, я выбиралась из своего укромного угла и бродила, бродила, бродила, стараясь не думать, чтобы не страдать.

В конце концов я не выдерживала и падала, задыхаясь от рыданий.

Теперь я даже не пыталась заснуть по ночам, а вместо этого спала днем. Проваливалась в зыбкое забытье там, где оно меня заставало: в кровати, на лестнице, в кладовке цокольного этажа. Однажды я проснулась на коврике в ванной. Но ночью неизменно сидела на кухне, включив свет везде, даже в духовке, и без конца пила кофе.

В зеркала я старалась не смотреть. Как-то утром, умываясь, я подняла голову и отшатнулась, не узнав свое отражение. Красные воспаленные глаза в огромных сиреневых синяках, безумный взгляд, впалые пожелтевшие щеки и всклокоченные волосы. Порез от витражного стекла на моей щеке зажил, осталась лишь длинная кривая полоса от скулы до подбородка. Мне было все равно, есть она или нет, как было все равно, есть ли я сама.

Все чаще меня посещала сверлящая боль в груди. Она вгрызалась в мое сердце с каждым разом все глубже, а приступы длились все дольше. В такие моменты я прижимала к груди кулаки и вспоминала о Марии, о Ричарде, которые тоже пережили подобное. Из-за меня. И кусая до крови губы, мечтала о том, чтобы однажды у меня случился приступ, который я не смогла бы вынести.

На ум мне пришли слова Ричарда: «…и тогда, быть может, второй сердечный приступ решил бы проблему окончательно. По крайней мере, мою».

Бутон выпал из моих пальцев, и, наклонившись, чтобы поднять его с мерзлой земли, я вновь почувствовала укол в груди, слабый и уже привычный. С надеждой прислушалась к себе – нет, отпустило.

Я ошиблась, одна новость для папы у меня все-таки осталась. О том, что пропал Томас. На самом деле он исчез сразу же после моего отъезда из города, хотя вспомнила я об этом только сейчас. Миссис Филд сказала, что кот вышел в сад и не вернулся. Она искала его и даже расклеивала объявления, однако все было безрезультатно. Я сделала вид, что поверила ей, хотя почти уверена – добрая женщина из сострадания просто не решилась признаться, что мой кот умер.

Как и все, кто был мне дорог.

Я скучала по Томасу, несмотря на то что он слишком напоминал мне о папе…

С памятью у меня вообще творилось что-то странное. Например, я в мельчайших деталях помнила каждую минуту, проведенную на Розе Ветров, но не могла сказать, что делала за неделю до поездки на остров. Я ненавидела свои филигранно четкие воспоминания о клинике, где меня держали три недели, как в тюрьме, но путалась, рассказывая о том, как вернулась в Портленд.

Все, что произошло после нашего побега с острова, затянуло красным туманом, у меня в голове остались лишь бессвязные обрывки тех событий. Я помню, как мы сбились с курса и долго пытались выйти на материк: сама я не справлялась с управлением, а Ричард несколько раз терял сознание. Как-то нам все-таки удалось добраться до Торнвилля. Как – понятия не имею.

Помню, что Стива и Ричарда забрали две разные машины скорой помощи, а меня отвезли в Портленд, где вместо своего дома я сразу угодила в клинику. Последнее, что я видела в Торнвилле, как два крепких медбрата укладывают полуживого Ричарда на носилки.

А еще черный мешок с телом Стива.

Этот мешок, его глянцевый блеск и контуры, по которым безошибочно угадывалось содержимое, врезался в мою память, как надпись на гранитном надгробии, – намертво, навсегда…

Кажется, по шоссе как раз проехала скорая помощь. Вой сирены прозвучал в морозном воздухе громко и отчетливо, и я вздрогнула. Может, пора идти домой? А зачем? Посижу еще.

Я не успела попрощаться ни со Стивом, ни с Ричардом. Меня сразу подхватили и оттеснили в сторону. Возможно, поэтому я запомнила только захлопнувшуюся пасть черного пластикового мешка, а еще… еще Стива, в последний раз смотрящего на меня тогда, в катере. Его глаза, которые говорили мне все, что уже не могли сказать губы.

Я прикрыла веки. Бесполезно. Перед внутренним взором все еще стояло пепельное лицо Стива и кровавое месиво на месте его груди и живота. Кажется, эта картинка никогда не сотрется из моей памяти. Почему я не запомнила его смеющимся? Или поддразнивающим меня? Или застывшим в шоке от моего отказа стать его женой? Любой его образ я приняла бы с благодарностью и хранила в сердце. Любой, но не этот, где Стив умирал у меня на руках, без тени сомнения променяв свою жизнь на мою, пожертвовав собой, чтобы я спаслась.