Исаак Шинн рассказал Отто, что увольнение со Студии было для Нормы Джин страшным потрясением. Что одно время он даже боялся, как бы она с собой чего не сделала.

Отто недоверчиво расхохотался:

— Она? Но у нее полно жизненных сил. Она просто заряжена ими. Норма Джин у нас «Мисс Сорняк». Такие люди непотопляемы.

На что Шинн заметил:

— Такие особы более всего как раз и склонны к самоубийству. Бедняжка потеряла ключ от самой себя. Но этот ключ есть у меня.

Отто слушал. Он знал, что Исаак Шинн, обычно склонный нести несусветную чушь, мог говорить такие мрачные вещи только всерьез. Отто сказал, что, может, оно и к лучшему, что Студия рассталась с «Мэрилин Монро» (дурацкое имя, никто никогда не будет принимать женщину с таким именем всерьез); наконец-то девушка может вернуться к нормальной жизни. Может закончить образование, получить хорошую спокойную работу, снова выйти замуж, обзавестись семьей. Короче говоря, сплошной «хеппи-энд».

Тут Шинн вдруг разволновался.

— Только ни в коем случае не говорите ей этого! Я вас умоляю! Она не должна отказываться от карьеры в кино. У нее огромный талант, она потрясающе красива и еще молода. И я верю в нее, пусть даже этот гребаный Зет и не верит!

Отто ответил с подкупающей искренностью:

— Но я говорю это ради блага самой же Нормы Джин. Она должна выбраться из всего этого дерьма. И дело тут не только в атмосфере на всех этих студиях, где все только и знают, что доносить друг на друга. Это настоящий рассадник так называемой подрывной деятельности и полицейской слежки. Просто удивительно, как это она сама не замечает!

Вспотевший от волнения Шинн начал расстегивать пуговки сшитой на заказ шелковой белой рубашки. Он был карликом, с большим горбом на спине, тяжелой крупной головой. И являлся при этом незаурядной ярчайшей личностью, которую можно было бы определить одним словом — фосфоресцирующая, сияющая во мраке. То была довольно противоречивая, но в целом уважаемая фигура в Голливуде середины сороковых. Ходили слухи, что И. Э. Шинн зарабатывал куда больше денег на лошадях, чем агентом. Он был одним из первых членов Комитета по спасению свобод личности, организации левого толка, основанной в 1940-м в противовес праворадикальному калифорнийскому подразделению Объединенного комитета по расследованию антиамериканской деятельности.

Словом, он был отважен и упрям; и Отто Эсе, пробывший какое-то время членом коммунистической партии (он очень скоро в ней разочаровался), был вынужден это признать. Глаза у Шинна были опушены густыми ресницами, взгляд пронзительный. И еще этот взгляд оставлял впечатление какого-то неизбывного внутреннего страдания, что усугублялось тиком — легкими подергиваниями мышц лица. Он был уникально безобразен, и столь же безобразным считал себя Отто Эсе, всячески подчеркивая это и даже гордясь своей некрасивостью. Вот парочка! Близнецы-братья. Два близнеца Пигмалиона. А Норма Джин — наше творение. Отто мечтал сделать фотопортрет Шинна с контрастным, драматичным чередованием света и тени и назвал бы его «Голова голливудского еврея» — в этаком рембрандтовском духе. Но весь свой доход Отто получал от снимков девочек. Шинн ответил, пожав плечами:

— Она считает себя дурочкой. Думает, что раз заикается, то это признак кретинизма. Поверь мне, Отто, она вполне счастлива. И она сделает карьеру в кино, это я тебе гарантирую.

Отто придвинул штатив поближе. Норма Джин подняла на него глаза и чисто рефлекторно улыбнулась. Как может улыбаться женщина, видя, что к ней подбирается мужчина, готовый заняться любовью.

— Отлично, детка! А теперь покажи-ка мне кончик языка. Самую малость. Вот так!

Она повиновалась. Она просто спала с открытыми глазами. Щелк! Отто и сам пребывал почти в трансе. Ему доводилось снимать немало обнаженных моделей, но ни одна из них и в подметки Норме Джин не годилась. И вообще это мало походило на фотосъемку. Глядя на Норму Джин, он словно впитывал ее в себя, и в то же время она впитывала его. Я живу в твоих снах. Приди, живи в моих! Позируя на фоне красного тисненого бархата, она действительно походила на аппетитную конфетку, которую хотелось сосать и облизывать до бесконечности. Однажды на него что-то нашло, и он подарил ей итальянский анатомической альбом шестнадцатого века. И еще таинственным голосом посоветовал выучить все тексты наизусть. Она так старалась, бедняжка! Она так хотела угодить ему!.. Люби меня. Ты полюбишь меня, правда? И спасешь меня, да? Трудно было поверить, что эта совсем молодая женщина в расцвете красоты и здоровья может когда-нибудь состариться, как старел сам Отто Эсе. Он физически ощущал, что стареет. Исхудал последнее время, как щепка, и одежда висела на нем, как на вешалке, и плоть под этой одеждой казалась вялой и немощной. А голова походила на череп, обтянутый кожей. И нервы были натянуты, точно провода под током. Он улыбнулся, видя, как Норма Джин застенчиво и по-детски поджала пальцы ног. Что за странная зацикленность на этих ступнях, почему она не хочет, чтобы их фотографировали? Отто понятия не имел.

— Вот что, детка, сейчас попробуем другую позу. Немного развернись, вот так.

Норма Джин тут же повиновалась. Если бы он захотел, он мог бы сфотографировать ее и спереди, запечатлеть этот маленький округлый животик с бледной, словно светящейся кожей, этот треугольник темно-русых волос на лобке, в развилке между бедер (похоже, она подстригала там волосы, так, самую чуточку, по краям). Кажется, она вновь впала в транс и потеряла всякую застенчивость, точно малое дитя. Как какая-нибудь из тощих, недокормленных мексиканских девчонок из иммигрантской среды, которая совершенно бесстыдно и естественно присаживается пописать на краю лужайки или поля, словно какая-нибудь собачонка.

Отто переместил бархатную драпировку, разложил ее по полу. Совсем как на пикнике! А потом выволок из угла покрытую паутиной стремянку — на тот случай, если вдруг снизойдет вдохновение и захочется сфотографировать лежащую на этой тряпке Норму Джин сверху, в нескольких разных ракурсах.

— Ложись на животик, детка! Нет, не так, чуть-чуть на бок. А теперь потянемся! Так, чудненько. Ты прямо как большая гладкая кошка, верно, детка? Красивая большая гладкая такая киска. Прямо так и слышишь мурлыканье!

Эффект от этих последних слов Отто был удивительным. Норма Джин без всяких возражений повиновалась ему, в горле ее забулькал низкий сладострастный смех. Она была как под гипнозом. Она походила на юную новобрачную, еще не поднаторевшую в любовных утехах, но уже начавшую получать от секса удовольствие. Тело ее чисто инстинктивно отвечало на каждое слово Отто. Голая лежала она на измятом куске бархата. Потом роскошно и сильно потянулась, руки и ноги напряглись, узкая спина изогнулась, а эти ягодицы, о Боже!.. И Отто — клик! клик! — так и защелкал камерой, глядя на нее через объектив.

Отто Эсе, не устававший похваляться, что ни одна женщина на свете, и уж определенно — ни одна обнаженная модель не сможет его удивить. Отто Эсе, которого болезнь лишила и одновременно излечила от всех проявлений мужского начала.