Вообще ничего не понятно! Разум был не готов принять столь сказочную историю мироздания, которую придумал дед и все, кто находился с ним тогда рядом. Они, учёные люди, рассказ деда не отрицали, хотя всё сказанное перечёркивали такие науки, как физика, химия, биология. И даже те, кому бы только спорить и спорить с дедом, молчали, иногда только кивали головами, соглашаясь.

Ну ладно! Пусть бы эту беседу вёл его внук — образован как раз по этой части. Мог затуманить голову, гипноз применить или ещё чего. Так нет — он даже ему поддакивал. Видел, мол, людей оттуда, только ушли, как — не знал. Испарились будто из изолятора психбольницы!

Ворон бы и сейчас не поехал на свою охотничью базу, но просил его об этом полковник Аридаков, да и Мария тоже. А разве ей откажешь? Ещё и охрану на всякий пожарный прихватил: где-то в голове проскакивало, что, может быть, всё это и правда. Не зря же с ним самим в последний год тоже всякие странности случаться стали. И понимал Ворон, что неспроста всё это, только объяснить не мог. Даже к врачу собирался! Но вот сейчас врач рядом был и как раз по данной специальности… Может, и у «шприца» тоже крыша съехала?

Ворон посмотрел на дремавшего на переднем сиденье Винта. Тот просчитал, видно, данную ситуацию и блокировал всю информацию излюбленным методом — выпивкой. Она, конечно, помогает при определённых условиях, когда вокруг тебя люди. А если нечто, окутанное тайной, тем более такой противоестественной, тогда выпивка делает обратное, и Винт тому пример — в петлю полез. У каждого своя зашита и от людей, и от противоестественного. Кто в церковь идёт, а кто в салон к экстрасенсам да колдунам.

А ведь разговор-то сводился как раз к последним. Ну, что они мошенники, Ворон и так знал, но что они что-то могут по-настоящему — не верил. Но, выслушав всех там, на кордоне, поймал себя на одной интересной мысли. Есть они в жизни — люди-тени, и никуда от этого не деться. Живут себе тихо, ничем не выделяются, только своё дело делают. И везде они: и во власти, и в бизнесе, и в науке. На свет редко выходят, не высовываются. Их даже сразу и не распознаешь — годы на это надо. И поэтому они долгожители. Это люди света всегда на виду: говорят, что видят, делают дела не прячась, оттого и на слуху у всех, и на виду. Может, поэтому и долго не живут? В них много света, они и сгорают, как свеча или костёр. А вот кто он сам? Тень или Свет?

Его немой вопрос к самому себе повис в воздухе. Странно, но ответа он не знал. Кто он сам? Знал, что живут сейчас так, как он, многие. Фортуну поймали за хвост, ни в чём себе не отказывают. А правильно ли? Тоже нет ответа. Деньги сначала влекли, риск и вольное, никому не подчиняющееся мужское братство. Это, наверное, ещё с Афгана осталось — не навоевались, потому и создали они с Винтом это братство. Только потом по-другому всё пошло — не так, как хотелось. Братство словно водой разбавилось, да уже и не военным братством стало, а так, стройбатовским батальоном, с которым уже не пойдёшь на Кандагарский перевал. Ворон не доверял теперь, кроме Винта, никому. Не потому, что мнительный стал последнее время, а пришли в его бизнес другие люди. Не такие, как раньше, с которыми начинал. Этим надо было всё и сразу! И жить не хотели по их понятиям. От многих Ворон с Винтом избавлялись: отправляли их на все четыре стороны. Другие же, которые начинали с ними, хорошие настоящие мужики, призадумались, с годами и отошли от дел по своим соображениям. Ну, вольному воля — всегда такой закон был у Ворона и Винта.

А однажды вдруг понял Ворон, что и деньги цену свою потеряли, — произошёл с ним «внутренний дефолт». А когда понял это, перерождаться стал — сам почувствовал. Какая-то злоба пришла на всё, что делал. Кидался и в увеселения, и в благотворительность, только для себя положительных результатов не достиг. От первого физическую неустроенность получал, от второго — душевную, потому как благотворительность почему-то до тех, кому она нужна, не доходила. Риск тоже стал другим — видно, чувство самосохранения в нём притупилось с годами. И риск казался чем-то обыденным и больше не волновал, словно адреналин кончился…

В этом мире всё когда-то кончается, жалко, конечно, но кончается. Ведь не много лет ему, а как бы уже и жить устал. Может, оттого, что многое в его жизни уже было, вот интерес и пропал? Но сам чувствовал, что не в этом дело. Стержень внутри него сломался — вот потому-то и не влечёт ничего. Давний друг его, Винт, видно, для себя тоже ищет какое-то решение, а устав от мыслей, просто напивается.

Другое дело — дед Данила. Век прожил — а какая жажда жизни! Не им с Винтом чета… Богатства не нажил — так оно ему вроде ни к чему. Родину разворовали, а он о ней печётся! И Ворон сначала о родине также думал, как дед Данила, только давно это было, до Афганистана.

Обида появилась сначала на штабников, которые вместе с «грузом-200» шмотки да бытовую аппаратуру в Союз ввозили. На поток дело поставили! И чем чаще «Чёрные тюльпаны» рейсы делали, тем толще мошна их становилась. Понять бы мог, если бы другими рейсами. А так, как они делали, — в голове не укладывалось! Ничего святого в этих людях не осталось!

Когда вернулись со службы, понять почему-то их на гражданке не могли. Может, за то, что «афганцы» вместе держались? Знакомых и незнакомых породнила та война, сплотила, а у боевого братства свои ценности. И на всех уровнях власти — будь то кабинет низшего чина пенсионного ведомства или кабинет участкового — не нравилось это братство. Кому от зависти, что многие на пенсию пошли в таком-то возрасте, а кому страх они внушали.

Страна по талонам жить начала, и они в мирное время, прошедшие чужую войну, должны были за пачку сигарет и бутылку водки стоять в одной очереди с алкоголиками и, как тогда их называли, тунеядцами. Вот и сбиваться стали, чтобы как-то выжить и честь и достоинство солдата и офицера не уронить. А тут и страну стали делить. Даже не делить, а рвать, будто это и не родина-мать, а злобная мачеха. Но куски эти, как и всегда, мимо пролетали. Опять наживались те, кто в «тюльпанах» шмотки возил да кто у власти стоял. Тогда, чтобы куски ловить, нужно было хоть какую-то должность иметь. Вот «кабинетники» пользовались да родственники их до седьмого колена. А Ворону с Винтом опять пришлось воевать, чтобы опять в ту очередь не угодить, где тебе, как собаке, за твои же деньги мятую «Приму» кинут на прилавок да дешёвой водки пол-литра.

Нет, не обелял он сейчас себя, но и вину не испытывал, потому как не было его вины. Не виноват ведь он в том, что рухнул старый привычный строй и уклад, а на смену пришёл новый, где сильный да богатый всегда прав. Знал, что так было и раньше, но это не проявляли — всё было за кулисами. Теперь же те самые люди, что находились в тени кулис, вдруг поняли, что их время пришло! Вытащили свои тёмные дела на сцену, к народу-зрителю. Нате, мол, любуйтесь! Так надо жить! Да прикрываются старыми словами, по-новому трактованными таким же, как они, языковедом. Мол, богач — человек от Бога. А если богатство заработано на крови или воровстве, говорили: «Бог — он знает, кому давать…»

И изменился он к людям-перевёртышам, оградился стеной от них. Только осознание родины у него осталось прежним, отношение к ней. Не перестроился Ворон, как многие. А когда в родном его Новосибирске китайцы «диаспоры» свои основывать начали да как рабынь русских девчонок за прилавки ставить с вонючим товаром, — не вынесла душа! Озлобился! Собрал братьев по оружию — показали, кто в доме хозяин…