«14 апреля… У бедной Ани опять флебит и сильные боли в ноге… Бедная, она теперь действительно хорошая, такая тихая… Вчера она первый раз прошла на своих костылях до столовой…»

В конце апреля Вырубова уже всюду ходила на костылях. Теперь она, навестив утром свой лазарет, весь остальной день, как в былые времена, проводила во дворце. Царица уже не ревновала мужа к обрюзгшей, безобразно растолстевшей калеке. И «Наш Друг», который спас и Аню, и ее великую дружбу с Аликс, иногда зримо, а чаще – незримо присутствовал в их разговорах…

Из показаний Марии Беляевой, 20 лет, служанки Вырубовой: «В мае 1915 года… Вырубова вставала между 9 и 10, ехала в лазарет, где была до 1–2 дня, потом ехала к царице во дворец и там оставалась до 5 часов… Обедала она иногда у царицы или в гостях. Но после обеда она каждый раз отправлялась к царице, где оставалась до 12 часов».

Не расставались они и в те редкие вечера, которые Аня проводила у себя дома. Ибо это означало: в доме – «Наш Друг», а следовательно, и Аликс.

«15 апреля… Температура была вчера вечером 37,2… но чувствую себя… лучше, так что хочу пойти к Ане и повидать у нее Нашего Друга, который желает меня видеть».

«16 апреля… Наш Друг вчера недолго оставался у Ани, но был так хорош… Он много расспрашивал о тебе».

И тут произошло событие, вызвавшее волну слухов в Петрограде и большое волнение среди союзников – из Германии приехала Мария Васильчикова. Фрейлина царицы, дочь директора Эрмитажа, она владела большим поместьем около Вены, где ее и застала война. Немцы не позволяли ей выехать в Россию, но в это время умерла ее мать, и под поручительство Эрни, принца Гессенского, брата Аликс, Васильчикову выпустили на три недели, пригрозив конфисковать поместье в случае ее невозвращения.

Эрни ходатайствовал за нее, ибо она согласилась передать его письмо сестре. На свою беду согласилась… Эпидемия шпиономании в России достигла апогея, и бедная Васильчикова была обречена.

Из показаний Вырубовой: «О ее приезде императрице сообщила великая княгиня Елизавета Федоровна, отказавшаяся ее принять… По приезде в Петроград Васильчикова послала мне в Царское Село письмо с просьбой принять ее. Но по приказанию бывшей императрицы я ответила отказом… Так как при дворе ее подозревали в шпионстве, то ее выслали из Петрограда и сняли с нее фрейлинский знак… Что же касается того, как она (Аликс. – Э.Р.) относилась к возможности заключить сепаратный мир с Германией, я с определенностью утверждаю, что никаких разговоров о возможности или желаемости сепаратного мира я никогда ни от бывшего Государя, ни от бывшей императрицы не слышала. Напротив, оба стояли за войну до конца… За три года войны она ничего не писала и не читала по-немецки. Своего брата она очень любила, но за эти три года никаких известий от него не получала».

Вырубова опять солгала. Она знала – Васильчикова передала Аликс письмо от брата.

Из письма царицы: «17 апреля… Я получила длинное милое письмо от Эрни… он полагает, что кто-то должен начать строить мост для переговоров. У него возник план послать частное лицо в Стокгольм, которое бы встретилось там с лицом, посланным от тебя… Эрни послал его уже туда к 28 числу… Я послала сказать этому господину, чтобы он не ждал… и хотя все жаждут мира, время еще не настало. Я хотела покончить с этим делом до твоего возвращения, так как знаю, что оно тебе неприятно…»

Хотя письмо Эрни было личным, Николай передаст его в министерство иностранных дел, желая подчеркнуть свою непричастность к этим мирным предложениям. И это было ошибкой…

«В России все секрет и ничего не тайна». И уже вскоре родился ужасный, стойкий слух: царица-шпионка переписывается с немцами и сообщает им военные секреты. Этот слух станет для страны одним из объяснений катастрофы, которая вскоре случится на фронте.

Из показаний Вырубовой: «В лазаретах от сестер милосердия и раненых ей (царице. – Э. Р.) не раз приходилось слышать, что ее, как немку, подозревают в народе и в армии в шпионстве».

Хотя, если уж кого и подозревать в выдаче военных секретов, так это, пожалуй, брата Эрни. Его предложение немедленно начать переговоры о мире странно совпало с тайными военными приготовлениями немцев. Он будто предупреждал Аликс: поторопитесь!.. И вскоре после отвергнутого предложения Эрни, во второй половине апреля, началось мощное наступление германской армии. И тягостное отступление русских…

«7 мая… Пошла к Ане и просидела до 5-ти. Видела там Нашего Друга. Он много думает и молится о тебе… Сидели и долго беседовали… Это ужасно не быть с тобою в такие тяжелые времена».

Слухи об измене «в верхах», естественно, связывались с ненавистным «старцем». Уже заговорили о немецких шпионах в окружении вечно пьяного Распутина, и Аликс знала об этих разговорах. Она мучилась, понимая, как Верховный использует в Ставке эти гадкие слухи. Вот почему упорно, почти в каждом письме, она писала мужу о «Нашем Друге» – с большой буквы, как пишут о святом.

«Посылаю тебе Его палку (рыба, держащая птицу), которую Ему прислали с Нового Афона, чтобы передать тебе. Он употреблял ее, а теперь посылает тебе, как благословение, если можешь, то употребляй ее иногда; мне так приятно, что она будет в твоем купе рядом с палкой, которой касался m-r Philip».

Так в купе царя встретились два «Наших Друга»…

Распространившиеся слухи о тайных переговорах с немцами на фоне сообщений о поражениях русской армии пугали союзников. Аликс писала Ники: «14 июня Павел (великий князь Павел Александрович. – Э.Р.) пил со мной чай и просидел долго. Он был очень мил, говорил откровенно и просто… без желания вмешиваться в дела, которые его не касаются (то есть о Распутине – Э.Р.)… Недавно у него был Палеолог (французский посол. – Э.Р.) и имел с ним долгую интимную беседу, во время которой он очень хитро старался выведать у Павла, не имел ли ты намерения заключить сепаратный мир с Германией, как он слыхал об этом здесь и во Франции… Павел сказал, что он уверен, что это неправда… Я сказала ему, что ты и не помышляешь о мире и знаешь, что это вызвало бы революцию, потому-то немцы и стараются раздувать эти слухи…»

Нет, Николай не думал предавать союзников и собирался вести войну до конца. Тяжелые потери заставили его думать о новом призыве в армию. Но с этим призывом должен был отправиться на фронт единственный сын Распутина… И царица тут же пишет в Ставку: «Он (Распутин. – Э.Р.) говорил, что… ты вознесешь свое царствование тем, что не призовешь сейчас 2-го разряда…»

И дело здесь было не только в страхе Распутина за сына. Мужик рассказывал царице про изменившиеся настроения крестьян, про то, что новая кровавая жатва может приблизить революцию куда быстрее, чем сепаратный мир. Вот почему, написав обязательные слова о войне до победного конца, она просит Ники не посылать на фронт новых солдат, тем самым призывая его подумать о конце войны.