И как парадоксально личная ситуация режиссера-постановщика и сценографа, остающегося под домашним арестом в ожидании суда, совпала с историей его героя, который, как известно, полжизни прожил под статьей Уголовного кодекса, приговоренный к семи годам за измену Родине! Нурееву, конечно, не пришлось сидеть в клетке Басманного суда. Но ситуация мучительной изоляции, невозможности связаться с близкими, а также полной неизвестности ему тоже была хорошо знакома. Жаль, что Серебренников, репетировавший свой спектакль больше двух лет, никак не мог предвидеть печальные аналогии.

На них навела жизнь, которая сама себе Режиссер, и, конечно, свойство настоящего таланта притягивать к себе чужие страсти и страдания, познавая через них заодно и собственную судьбу. На этот раз Серебренников поставил свой самый исповедальный спектакль. По нынешним временам, когда танец трансформировался в сложную систему импульсов и точечных движений, когда хореографам интереснее исследовать собственный генокод, чем чужие биографии, «Нуреев» — прямой наследник таких традиционных балетов-байопиков, как бежаровская «Айседора» или «Нижинский» Ноймайера. Главный сюжетный ход — аукционные лоты на торгах Дома Christie’s, когда за два дня в январе 1995 года с молотка было распродано все его имущество. Собственно, это станет одним из главных мотивов спектакля — «все на продажу». Продаются ковры и килимы — их, как восточный человек, обожал Нуреев. Продается музейный антиквариат из его бесчисленных домов и квартир по всему миру. Продаются балетные костюмы, бархатные и шелковые балетные колеты, еще хранящие запах его тела. Продается коллекция его картин, состоявшая из мужских ню разных школ и веков. Висевшие в большом количестве по стенам апартаментов Нуреева на набережной Вольтера в Париже, они производили впечатление какой-то вселенской бани, перегруженной лоснящимися мускулистыми телами. Всех их тоже можно было купить оптом и в розницу. А вместе с ними — личные письма, интимные фотографии, рукописный дневник…

Прежде такая бесцеремонность вторжения в сугубо приватное пространство личной жизни возмущала и лишала дара речи. Как это возможно? Как они смеют? На самом деле ничего особенно ужасного в этом нет. Во-первых, на все есть своя цена. Во-вторых, обычно те, кто заплатил немалые суммы за обладание вожделенным раритетом, стараются его сохранить даже с большим трепетом, чем равнодушные наследники или музейные архивисты. И, наконец, жизнь таких «священных чудовищ», как Нуреев, с самого начала была отдана на съедение публики. Так пусть уже все насытятся напоследок. Но спектакль Серебренникова не только об этом. Его «Нуреев» — о неистовом стремлении преодолеть барьеры, границы и даже законы земного тяготения. О жажде обладания славой, несметным богатством, бессмертными душами, прекрасными телами. Ведь, в сущности, чем стал танец Нуреева, как не победой над собственной участью дикого татарчонка из Уфы? И даже больше — победой над банальной судьбой обычного танцовщика. Кто как не он первым отменил все рыцарские церемонии и условности?

Ненавистную роль послушного пажа и осторожного партнера Нуреев решительно переделал под себя. Отныне он был примой, звездой и объектом желания. Это его домогались, под него подстраивались. Это он упивался своей властью и невиданной свободой, о которой не смели мечтать даже самые талантливые из его предшественников.

Станцевать это, не будучи самим Нуреевым, едва ли возможно. И, похоже, предвидя грядущие сложности, Серебренников вместе с хореографом Юрием Посоховым сознательно ушли от балетных реалий и конкретных прототипов в сторону тотального театра, где причудливо соединяются и танец, и актерское слово, и внушительный оперный хор с солистами, и огромный кордебалет.

Спектакля такого размаха давно не знала сцена Большого театра. И дело не в количестве персонажей и массовки, не в бесконечной смене костюмов и декораций. Есть забытое ощущение грандиозности. «Нуреев» возвращает нам то, что казалось безнадежно утраченным. Магию большой сцены, больших страстей и большой судьбы. Особенно остро это чувствуется в финале, когда в бетонную преисподнюю, расписанную граффити, где только что полуголые мужики, словно сошедшие с рисунков Tom of Finland, равнодушно смотрели на метания Белого Пьеро — Нуреева, медленно, одна за другой, начинают спускаться белые тени из третьего акта «Баядерки». Вперемешку с балеринами появляются танцовщики. Каждый новый такт прибавляет еще одну тень, еще один арабеск. И так, кажется, до бесконечности, пока хватит пространства сцены и музыки в оркестре. Царство арабеска, царство мертвых. А еще это похоже на волнующееся море, которое так любил Нуреев. Недаром одним из самых безумных и странных его приобретений станет остров Ли Галли в Средиземном море, купленный незадолго до смерти.

Еще один лот, еще одна собственность, доставшаяся кому-то в память о великом танцовщике. А в финале он появится в черном фраке и белой чалме, делающими его похожим на Принца Калафа из вахтанговской «Принцессы Турандот». Он спустится в оркестровую яму, чтобы продирижировать последними мгновениями спектакля. И даже успеет увидеть со своего пульта, как две половины золотого занавеса, медленно качнувшись, поплывут навстречу друг другу, чтобы закрыться уже навсегда.

Суд

…В день первого заседания суда художник Павел Каплевич, с которым я дружу больше тридцати лет, показал мне в своем айфоне эсэмэску, которую прислала мама Кирилла, Ирина Александровна. Не берусь воспроизвести ее дословно, но смысл был такой: «Ты знаешь, сынок, что я немного ведьма. И я знаю совершенно точно, что все будет хорошо».

Через полгода Ирина Александровна умерла.

По странному совпадению первое заседание Басманного суда было назначено на 22 августа. Как выяснилось, это День борьбы со сталинизмом и немецким нацизмом. Разумеется, РФ этот день не признает, а наш МИД периодически выступает с гневными протестами, что не мешает странам ЕС его скорбно отмечать. Именно в этот день 78 лет тому назад был подписан пакт о ненападении между СССР и Германией, вошедший в историю как пакт Молотова — Риббентропа.

На втором этаже Басманного суда всей прессой и публикой распоряжался высокий молодой человек в модном галстуке. По иронии судьбы его тоже звали Кирилл. И, похоже, он чувствовал себя здесь главным героем. Дирижировал массовкой из фото и телекорреспондентов, пропускал знакомых журналистов в зал суда, выстраивал мизансцены из прорвавшихся друзей и доверенных лиц, напоминая в какие-то моменты распорядителя танцев на балу. Впрочем, танцевать было негде. Можно было только стоять, вжавшись друг в друга и обливаясь потом.

— Сеанс мокрой йоги, — пошутил художник Савва, он же Андрей Савельев, соратник Кирилла Серебренникова по съемкам фильма «Лето». Тут же были его актеры Никита Кукушкин, Риналь Мухаметов, Рита Крон, Вика Исакова, директор «Гоголь-центра» Леша Кабешев. И, конечно, Аня Шалашова. Перечисляю имена тех, кто был в пределах моей видимости. Многие стояли за спиной. Потому что на самом деле все взгляды были устремлены на лестницу, по которой должны были привести Кирилла. И в тот момент, когда он наконец появился в своей бейсболке козырьком назад, в рубашке поверх черной майки и в кроссовках без шнурков, весь наш зал ожидания, словно по команде, взвыл: «Кирилл!» Это был звук реактивного двигателя. В нем не слышалось слез мелодрамы, так орут только в одном случае — когда хотят предотвратить несчастье, когда никакого другого способа нет. Одна надежда на голосовые связки, на это последнее усилие удержать на краю пропасти. Кажется, даже охранники вздрогнули от нашего крика и поспешили захлопнуть за Кириллом дверь.