Из лагеря теперь выходить не разрешалось. Говорили, что это условие советской стороны. Так ли это или новое командование просто не хотело себе лишних хлопот, Валя не знала, да ей и было всё равно.

Американцы и впрямь вели свою пропаганду. Приглашали в Америку. Обещали статус беженца, право на работу и хорошие деньги. Кто-то соглашался, и тогда его переводили в другое место. Но большинство с нетерпением или тревогой ожидали отправки домой. Одни суетились, правдами и неправдами добывая какие-то полезные вещи, которые можно увезти с собой, другие не хотели ничего — лишь бы скорее в путь. Валю не прельщали ни Америка, ни немецкие «трофеи», ни что-либо другое. Она просто ждала.

Пару раз в неделю она оживала — когда приезжали Шольцы. Иногда Марта и дети, иногда дети с Клаусом. И никогда — Тиль. После мучительного, внешне тихого, но раздиравшего душу объяснения с Тильманом в конце мая он не приезжал в лагерь ни разу. Валя понимала. Она тосковала по нему каждую минуту. Чувствовала его объятия, мокрые волосы и струи дождя, бьющие по их лицам. Слышала за плечом его смех или реплику, когда попадалось что-то забавное. Помнила прогулку у реки и время от времени вплетала в косу какую-нибудь ветку. Тосковала, но совсем не была уверена, что им обоим станет легче, соберись он приехать.

Недавно Марта рассказала, что у них увели всё стадо. У немцев не было обычая сторожить коров безотлучно. На огороженном пастбище те не могли заблудиться, да и хищники им не грозили. По привычке Шольцы думали, что никто здесь не ворует. Однако кто-то разобрал изгородь среди бела дня. Обнаружив это, Клаус кинулся вдогонку по следу стада, но тот оборвался у реки. Неглубокая, но широкая река и сухие, хорошо утрамбованные дороги не давали возможности проследить, куда на том берегу угнали скот.

Весной, во время наступления американцев, посевы на полях уничтожила прошедшая техника, а новых семян и тем более — рассады взять было неоткуда. Оставались куры, но, если их съесть, сказала Марта, зиму мы не продержимся. Птицу теперь стерегли. Яйца, огород и остатки старых овощей пока спасали от голода, однако впереди ждала осень… без урожая, без карточек на муку и хоть какую-то бакалею. В городе голод уже начался, и Шольцы с тревогой ожидали тяжёлой зимы.

На табак из своего пайка Валя выменивала у американских солдат добавочную тушёнку и шоколад, присоединяла к своим, откладывала часть хлеба и отдавала всё Шольцам, как бы ни возражали каждый раз взрослые. Зато дети визжали от восторга, увидев шоколадки. Как-то Валя обратила внимание, что банки с тушёнкой — разные. Присмотрелась: маркировка на некоторых оказалась немецкой. Видимо, рачительные американцы нашли и распотрошили немецкие военные склады, но пустили их на прокорм в лагерях, а не на раздачу голодавшим немцам.

— Что ж, право победителя, — сказала на это Марьяна.

Марта нервничала и каждый раз порывалась вернуть Вале что-то из продуктов, но девушка настойчиво отдавала весь запас. Ей и правда вполне хватало одного горячего блюда в день и пары кусков хлеба или галет на завтрак и ужин. Тем более что весь день можно было кипятить в бараке воду и заваривать чай или кофе, тоже выдаваемые из армейских запасов. Даже сахар иногда находился на столах.

Марьяна, увидев, что Валя отдаёт Шольцам продукты, тоже стала менять на табак и подкладывать ей дополнительные банки.

Валя про себя удивлялась популярности курева среди солдат. Ей казалось, что от такой гадости, какой пахнут солдатские самокрутки, невозможно получать никакого удовольствия. А уж лекции Петра Асафовича о воздействии табака на лёгкие она помнила как дважды два. Тем не менее табак оказался самой ходовой валютой.

Однажды они с Марьяной в очередной раз заговорили про Нину и детей. Как бы узнать, что там у них делается, как бы их повидать? Усадьба Хоффмана была от нового лагеря далеко — не сбегаешь. Да и не выпускали теперь американцы. Асие, решительно настроенная ехать домой, тоже была теперь в лагере, а о Нине подруги беспокоились. Наташка поболтала с молодым весёлым охранником, и он согласился за лишнюю пачку табака отвезти записку и привезти ответ.

Марьяна, Наташа и Валя долго сочиняли письмо. Сообщили, что Ульянка с Томашем живут на отдалённом хуторке у хороших людей; написали, что у них самих всё хорошо — сыты, одеты, в чистоте и тепле. Умолчали о допросах — ну правда, зачем ей это… Велели немедленно написать ответ и передать с тем же солдатом. Вопросов получилось больше, чем рассказов о себе: про детей, про Зосю, про саму Нину и, наконец, про Уве Хоффмана. Между прочим спросили и о дальнейших Нининых планах. На самом деле этот вопрос больше всего и интересовал подруг, но они аккуратненько вписали его в самом конце, после «А кстати…».

Из ответного письма, привезённого вечером, узнали, что у Хоффмана пока не голодают, что дети здоровы, что они обожают Зосю и очень дружат с Уве, что и Маришка, и Вася уже хорошо болтают по-немецки, что семья дочери Уве — очень симпатичные люди, а с их трёхлетним малышом её ребятишки с удовольствием возятся. «А кстати… — лукаво повторив их слова, приписала Нина в конце послания, — мы с Уве договорились, что оформляем брак, хотя бы ради того, чтобы мне не возвращаться с ребятами на пепелище. Я не обещала Уве романтической любви — пока, во всяком случае, её нет, — но обещала уважение, доверие и дружбу. Он сказал, что ему пока достаточно. Так что мы остаёмся здесь».

— Слава Аллаху, — тихо прошептала Асие.

— Ура! — завопила Наташа, подпрыгнула и на радостях чмокнула американского солдата — их добровольного почтальона. Марьяна только смеялась, глядя, как ведёт себя взрослая двадцатилетняя девица.

А назавтра приехал Тиль. Один. Привёз письмо от Клауса и Марты. Уговорил охранника выпустить Валю из лагеря, пообещав, что она вернётся и у охраны не будет неприятностей. Валя шла к выходу бледная, на подгибающихся ногах. Зачем он приехал? Что она может ему сказать? Всё уже сказано, выплакано и, кажется, умерло где-то на дне души.

— Не бойся. Я ничего не прошу. Я смирился. Просто давай посидим где-нибудь в стороне. Я не мог больше тебя не видеть. Знающие люди сказали, что завтра вас отправят в лагерь на русской границе. Просто дай мне руки.

Они сели на упавшем дереве у весело журчащего ручья. Валя протянула Тилю обе руки. Он взял их, повернул ладонями вверх, прижал к губам, поцеловал шрам на запястье и пристально рассматривал тонкие пальцы, натруженные ладошки, будто запоминал навсегда.

— Хотел подарить тебе колечко, — глухо сказал он после долгого молчания. — Передумал.

— Почему?

— Тебе надо жить в твоей стране. Среди своих людей, которые говорят на твоём родном языке. Когда-нибудь ты найдёшь человека, с которым тебе будет хорошо. — Валя сумела только помотать головой, горло у неё перехватило, голоса не было. — Я хочу, чтобы так было. Не спорь. Просто помни, что я так хочу. А кольцо… Ты слишком обязательная. Слишком сильно чувствуешь. Оно будет тебя ограничивать. Помни: я хочу, чтобы ты нашла человека, с которым тебе будет хорошо. Иначе я стану думать, что сломал тебе жизнь.

Валя хотела возразить, но он накрыл её губы рукой.