„Иванову“ мы не можем объяснить, что Крыленко о его связи с нами ничего не знает. За две недели до выступления Крыленко я с ним имел соответствующую, вам известную беседу, в которой заявил, что если он не станет работать, то мы из этого сделаем соответствующие выводы с вытекающими из этого последствиями. И поскольку в обещанный семидневный срок соответствующие материалы о деятельности Торгпрома по линии Промпартии нам не дали, мы считали, что он решил занять по отношению к нам враждебную позицию, и сделали из этого соответствующие выводы.

Как-нибудь иначе из этого положения вывернуться мы возможности не видели. Выступление Крыленко, если не провалит „Иванова“, может иметь даже положительные результаты, ибо покажет „Иванову“, что если мы о чем-нибудь разговариваем, то не шутим».

Пройдет совсем немного времени, и резидент сам убедится в том, что всё приписанное Торгпрому не имеет отношения к реальности. Посылая в Центр очередной отчет Третьякова, он отметит: «Подробный его доклад о Торгпроме пришлю со следующей почтой, хотя там настолько мертво, что интереса какого-либо этот материал не представит».

Связной (Поль) выполнил поручение резидента и провел беседу с Третьяковым, о чем резидент сообщил в Центр:

«С „Ивановым“ Поль виделся дважды. Настроение у него мрачное. Фирма, где он служил, лопнула (что не так уж для нас плохо). О выступлении Крыленко он не заикнулся. Тогда Поль посчитал нужным его об этом спросить. Он ответил, что не читал.

Поль на это заметил, что это есть первый результат беседы с ним, „Ивановым“, что так как „Иванов“ после этой беседы своего обещания не выполнил, то выступление Крыленко пусть он рассматривает как первое легкое предупреждение ему. Если его позиция…

Тут „Иванов“ побледнел, прервал Поля:

— Не продолжайте, мы друг друга понимаем.

Я думаю, что после потери службы и этого разговора он окончательно склонится к тому, что надо начать по-настоящему работать».

Между тем Третьяков приносил только точную информацию. Другие агенты сообщили, что генерал Павел Николаевич Шатилов и военный министр во Временном правительстве Александр Иванович Гучков организовали некую Национальную революционную партию.

Третьяков встретился с Гучковым и доверительно с ним поговорил. Сообщил связному: «Гучков вопросами внутреннего террора в России больше не интересуется, ибо убедился в их бесполезности, так как при теперешнем положении там всё мало-мальски активное загнано в глубокое подполье, а больше занимается вопросами международной политики в связи с русскими делами».

Докладывая Центру, резидент укоризненно напомнил: «Между прочим, в свое время на основании некоторых материалов в нашем учреждении раздавались голоса за то, что именно Гучков есть то лицо, которое возглавляет террористическую работу на нашей территории»…

Опять вернулись к вопросу о деньгах для Третьякова:

«Как ни странно, но обстоятельства сложились так, что, прежде чем говорить о нем как об агенте, прежде чем говорить о его работе, нужно решить, сколько ему платить. Авансом ему уплачено по сто долларов в месяц. Продолжать в таком духе — невозможно. Он плачет, ноет, всё в нем устремлено к деньгам. Он просит, клянчит. Так нельзя. Я знаю, что, как бы никчемен он ни был, вы от него не откажетесь.

Значит, нужно:

1) скостить всю задолженность;

2) платить ему максимум 140–150 долларов в месяц.

Сообщите мне ваше решение.

Об „Иванове“ как об агенте — я уже могу сказать:

1) что он воспитан так, что к каждому свиданию он преподносит донесение.

2) что это последнее ему хочется передать нам с маленьким присовокуплением: „очень важно“, „получил только на короткое время“.

3) что сам, конечно, он прекрасно знает, что этим донесениям — грош цена.

4) наконец, он не всегда отдает себе отчет, зачем нам всё это нужно.

Однако „Иванов“ может стать полезным ориентировочными и регулярными сообщениями о галлиполийцах. Посылаемое мною его донесение о туркуловском докладе (см. информацию 13-го — более исчерпывающую) интересно только лишь в части его разговоров на эту тему с Нобелем.

Как бы то ни было, нам следует излечить „Иванова“ от навязчивой идеи: „деньги, деньги и деньги“, так как иначе о работе с ним не может быть и речи».

Процесс над Промпартией закончился, и разведка могла бы продолжить нормальные контакты с Третьяковым, но 2 января 1931 года из берлинской резидентуры, где концентрировалась значительная часть работы с белой эмиграцией, в Париж поступила информация:

«А/15 вернулся из поездки в Париж. А/15 сообщает, что в связи с процессом Промпартии в Торгпроме была большая паника: наблюдалось недоверие друг к другу, боязнь высылки из Франции, все важные документы были спрятаны в банковский сейф, посетителей принимали недоверчиво, ключи от всего помещения и шкафов были переданы управделами. Префектурой была поставлена охрана внутри помещения Торгпрома и наблюдение извне. РОВС предложил офицеров-добровольцев, но это по соглашению с префектурой было отклонено.

А/67-му удалось нащупать существование при Торгпроме так называемого „специального сектора“. Основную роль в этом секторе играет якобы С. Н. Третьяков».

В Центре заподозрили Третьякова в обмане и запросили Париж:

«Мы не имеем от „Иванова“ самого таких же подробных и интересных данных, как от А/67-го. Вот тут-то опять возникает ряд вопросов.

1) Действительно ли организован так называемый „спец. сектор“.

2) Работает ли действительно „Иванов“ в этом секторе.

3) Соответствует ли действительности персональный состав комиссии.

Наряду с этими вопросами возникает и основной: сообщил ли вам „Иванов“ о спец, секторе? Если проверкой через „Иванова“ подтвердятся данные источника А/67-го, то необходимо будет развить разработку „спец. сектора“ и установить действительные связи Торгпрома в СССР».

Оказалось, что сообщения о «спецсекторе» — липа. Некоторые агенты кормились с того, что придумывали громкие истории, дабы набить себе цену.

В начале января 1931 года с Третьяковым встретился парижский резидент:

«Вчера я вернулся из своего последнего путешествия. Мои переговоры с „Ивановым“ приняли совершенно неожиданный для нас оборот, и содержание этих переговоров я не счел возможным доверить даже курьерской связи (на случай провала).

По мере возможности я постараюсь почти стенографически вам передать содержание моих с ним двух бесед, которые длились по нескольку часов.

Встретились, сели в машину и поехали. Я ему говорю:

— А мы с вами, оказывается, товарищи по несчастью.

— Почему?

— Да вы, оказывается, старый ишиатик, и я болею тем же. Нельзя ли узнать, чем вы его лечите?

— Нет, ишиасом я давно не болею. А вот геморрой мне очень докучает.