Джэнсон поочередно осмотрел корабли. Ближе всего к нему находилось что-то вроде длинного бунгало, обшитого коричневой дранкой, с небольшой трубой на ржаво-бурой железной крыше. Следующий плавучий дом напоминал высокую оранжерею; изнутри стеклянные стены были завешаны шторами, укрывая обитателей дома от назойливых взглядов. Соседний корабль выделялся ажурным парапетом вокруг верхней палубы. У входа двумя скворечниками торчали старинные фонари. Горшки с геранью свидетельствовали о том, что хозяин гордится своим жилищем.

Наконец Джэнсон увидел знакомую кабину, выкрашенную облупившейся голубой краской. Растения в цветочных горшках давно засохли, подслеповатые окошки покрывал толстый слой копоти. На палубе рядом с кабиной стояла скамейка из посеребренного временем дерева. Доски палубы покоробились и разошлись. Плавучий дом стоял на якоре рядом с автостоянкой на набережной. Подходя к нему, Джэнсон ощутил сердцебиение. Много лет прошло с тех пор, как он в последний раз бывал здесь. А может быть, судно уже сменило владельца? Уловив отчетливый едкий запах марихуаны, Джэнсон успокоился: не сменило. Поднявшись на борт, он толкнул дверь кабины, оказавшуюся, как он и ожидал, незапертой.

В углу залитого пятнами солнечного света кубрика, скорчившись, сидел мужчина с длинными грязно-седыми волосами, склонившийся над большим листом ватмана. В обеих руках он держал разноцветные пастели, то и дело летавшие над ватманом пестрыми колибри. Рядом с красной пастелью дымилась сигарета с марихуаной.

— Ни с места, мать твою! — тихо произнес Джэнсон.

Барри Купер медленно обернулся, усмехнувшись какой-то одному ему известной шутке. Узнав своего гостя, он немного протрезвел.

— Эй, мы ведь друзья, правда? Мы ведь с тобой друзья, правда?

На его лице появилась глуповатая улыбка, но в вопросе сквозили нотки беспокойства.

— Да, Барри, мы с тобой друзья.

Барри испытал заметное облегчение. Он раскрыл объятия; ладони у него были перепачканы краской.

— Крошка, подари мне любовь. Подари мне любовь. Как давно это было? Оп-ля.

Речь Купера представляла собой странную смесь американского студенческого жаргона семидесятых с выхваченными литературными цитатами: он уже больше двадцати пяти лет жил за границей, и его язык остался замороженным на реалиях начала последней четверти прошлого века.

— Давненько мы с тобой не виделись, — сказал Купер. — А может быть, это было совсем недавно. Как ты полагаешь?

История их взаимоотношений была запутанной; оба не понимали до конца друг друга, но того, что понимали, хватило для установления рабочего партнерства.

— Могу угостить тебя кофе, — предложил Купер.

— Это было бы просто замечательно.

Опустившись на слежавшийся бурый диван, Джэнсон осмотрелся вокруг.

Здесь мало что изменилось за прошедшие годы. Купер постарел, но именно так, как можно было от него ожидать. Копна седеющих темных волос, уступив времени, стала практически совершенно белой. Вокруг глаз появилась сеточка морщинок, а линии, проходящие от уголков губ к носу, теперь казались высеченными резцом. Между бровями обозначились отчетливые вертикальные складки, а лоб избороздили горизонтальные морщины. Но это был Барри Купер, тот самый Барри Купер, немного испуганный и немного сумасшедший, но в основном не тот и не другой. В дни его молодости это соотношение было иным. В начале семидесятых Барри быстро перешел от обычного студенческого радикализма к серьезным вещам, к жесткой, грубой реальности, и постепенно шаг за шагом дошел до членства в организации «Метеорологи»[37]. Долой существующую систему! В те дни эти слова звучали простым приветствием. Болтаясь в университетском городке Мэдисон, штат Висконсин, Барри познакомился с теми, кто был хитрее и умел убеждать; эти люди развили возникшие в нем зачатки недовольства властью до заоблачных высот. Мелкое хулиганство, направленное на то, чтобы досаждать правоохранительным органам, переросло в настоящий экстремизм.

Однажды Барри, перебравшийся к тому времени в Нью-Йорк, оказался в каком-то коттедже в Гринвич-Вилледж в тот момент, когда там случайно взорвалась бомба, которую мастерил один из его знакомых. Барри, в момент взрыва мывшийся в душе, был с ног до головы перепачкан сажей, но никаких серьезных увечий не получил. Оглушенный, он некоторое время бродил вокруг коттеджа, пока не был арестован. Его выпустили под залог, но тут полиция пришла к выводу, что его отпечатки пальцев совпадают с теми, что были обнаружены на месте другого взрыва, на этот раз в лаборатории университета в Иванстоне. Взрыв произошел ночью, и жертв не было, но только по чистой случайности; мог пострадать ночной сторож, ненадолго отлучившийся из лаборатории. Против Барри были выдвинуты обвинения в покушении на убийство и терроризме, но он к этому времени уже успел покинуть Соединенные Штаты, бежав сначала в Канаду, а оттуда перебравшись в Западную Европу.

В Европе началась новая глава его странной жизни. Радикальные левацкие группировки Европы приняли за чистую монету распространенные американскими правоохранительными органами отчеты о деятельности Купера, где он преувеличенно характеризовался как очень опасный субъект. В первую очередь, им заинтересовался кружок Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф, официально именовавшийся «Фракция Красной Армии», а неофициально — бандой Баадера -Майнхоф. Голландское отделение называло себя «Движение 2 июня», итальянское — «Красные бригады». Опьяненные романтикой уличных выступлений, эти воинствующие бунтовщики смотрели на лохматого американца как на Джесса Джеймса[38]наших дней, глашатая революции. Они приняли Купера в свой круг, стали приглашать его на заседания, на которых спрашивали у него совета относительно стратегии и тактики борьбы. Барри пришлось по душе подобное низкопоклонство, однако присутствовать на революционных диспутах ему было в тягость. Он прекрасно разбирался в великом множестве разновидностей марихуаны — скажем, чем отличалась «Мауи сенсимилла» от «красного Акапулько», — но совершенно не интересовался практическими аспектами революции. Какими бы зловещими ни были обвинения Интерпола, Барри по сути своей был лодырем, плывущим по течению — по возможности, туда, где можно было поживиться наркотиками и сексом. Его голова была слишком затуманена, чтобы он мог осознать жестокость своих новых товарищей, — слишком затуманена, чтобы понять: то, что он воспринимал как простые хулиганские выходки, сродни зловонной бомбе в общественном туалете, они считали прелюдией насильственной смены государственного строя. Оказавшись среди «истинных» революционеров, Купер держал свои мысли при себе, ограничиваясь цветистыми отговорками. Его замкнутость и подчеркнутое отсутствие интереса выводили из себя его новых соратников: определенно, этот знаменитый американский террорист им не доверял или не считал их революционным авангардом. В ответ они открыли ему свои самые амбициозные планы, пытаясь произвести на него впечатление перечислением внушительных людских и материальных ресурсов: конспиративная квартира в Восточном Берлине, совершенно законная организация в Мюнхене, обеспечивающая финансовую поддержку, офицер бундесвера, снабжающий свою радикально настроенную возлюбленную первоклассным армейским снаряжением.