Герствуд, попав в новые условия, мог бы заметить, что он уже немолод. Если он этого не видел, то лишь потому, что находился в состоянии такого равновесия, когда постепенное ухудшение происходит незаметно.

Не привыкший рассуждать или разбираться в самом себе, Герствуд не мог постичь той перемены, которая происходила в его сознании, а стало быть, и в теле, но он ощущал подавленность. Постоянно сравнивая свое прежнее положение с нынешним, Герствуд пришел к выводу, что его жизнь изменилась к худшему, а это влекло за собой мрачное или, по крайней мере, угнетенное настроение. Экспериментальным путем доказано, что длительная подавленность порождает в крови особые яды — катастаты, тогда как благодетельные чувства радости и удовольствия способствуют выделению полезных химических веществ — анастатов. Яды, возникающие от самобичевания, вредят организму и часто вызывают заметное физическое разрушение. Вот это и происходило теперь с Герствудом.

С течением времени это сказалось на его характере. Взгляд потерял былую живость и проницательность, походка стала не так тверда и уверенна, как раньше, а хуже всего было то, что Герствуд без конца думал, думал и думал. Его новые знакомые не были знаменитостями. Это были люди более низкого уровня, которых интересовали более низменные и грубые удовольствия. Их общество не могло радовать его так, как радовало когда-то общество элегантных завсегдатаев чикагского бара. Да, ему ничего не оставалось, кроме бесконечных и бесплодных размышлений.

Мало-помалу желание приветствовать посетителей заведения на Уоррен-стрит, ублажать их, создавать для них атмосферу уюта покинуло Герствуда. И мало-помалу он стал понимать значительность брошенного им места. В свое время там, на Адамс-стрит, то, что он делал, не казалось ему таким уж чудесным. Как легко, думал он тогда, подняться по службе, зарабатывать на все необходимое и иметь еще свободные деньги, но как далеко позади теперь все это было! Герствуд начал смотреть на свое прошлое, как на город, окруженный стеной. У ворот стоит стража. Внутрь пройти нельзя. А те, кто внутри, не выказывают желания выйти и посмотреть, кто ты такой. Им так весело, что они забывают о тех, кто за воротами, а он — он был за воротами.

Каждый день он читал в вечерних газетах о том, что происходило на территории неприступного города. В заметках о лицах, отплывавших в Европу, он встречал имена видных посетителей своего старого бара. В столбцах, посвященных театру, он неоднократно видел сообщения об успехах людей, которых он хорошо знал. Все эти люди, наверное, развлекались так же, как и раньше. Пульмановские вагоны возили их по всей стране, газеты в лестных заметках упоминали их имена, роскошные вестибюли отелей и сверкающие залы ресторанов удерживали их внутри обнесенного стенами города. Все люди, которых он знал, с которыми он еще так недавно чокался, — видные люди, а он… он забыт. Кто такой мистер Уилер? Что такое бар на Уоррен-стрит? Чепуха!

Если кто-либо из читателей думает, что подобные мысли не приходят на ум рядовому человеку, что такие переживания доступны только людям более высокого умственного развития, то я хочу обратить их внимание на то, что только высокое умственное развитие и порождает такую философию, такую стойкость духа, которые не позволяют сосредоточиваться на подобных вещах — и страдать из-за них. Только умы заурядные способны придавать столь большое значение материальному благополучию и убиваться из-за утраты сотни долларов. А Эпиктет только улыбается, когда исчезают последние остатки материальных благ.

Наступил момент (приблизительно к концу третьего года), когда эти думы и мрачное настроение начали отражаться на делах бара на Уоррен-стрит. Клиентов заметно поубавилось по сравнению с тем, сколько народу посещало бар в дни наибольшего его процветания, и это сильно раздражало и тревожило Герствуда.

Как-то вечером он признался Керри, что дела в этом месяце идут хуже, чем в предыдущем. Это было сказано в ответ на заявление Керри, что ей нужно купить кое-какие мелочи. Керри не преминула мысленно отметить, что Герствуд никогда не находил нужным советоваться с нею, когда покупал что-нибудь из одежды для себя. Впервые у нее мелькнула мысль, что он хитрит и хочет, чтобы она у него ничего не просила. Она ответила довольно мягко, но в душе была возмущена. Герствуд совсем не думает о ней. Если у нее когда-нибудь и выдается веселый часок, то лишь благодаря Вэнсам.

А они вдруг объявили, что уезжают из Нью-Йорка. Близилась весна, и они намеревались поехать на Север.

— Да, — сказала в разговоре с Керри миссис Вэнс, — нам, пожалуй, лучше отказаться от квартиры, а вещи сдать на хранение. Мы уедем на все лето. Какой же смысл платить за квартиру? Кроме того, по возвращении, мы, наверно, поселимся ближе к центру.

Керри слушала ее с искренним огорчением. Общество миссис Вэнс доставляло ей огромное удовольствие, и во всем доме она больше не знала ни души. Теперь она опять останется совсем одна.

Плохое настроение Герствуда из-за понижения доходов от бара как раз совпало с отъездом супругов Вэнс. На долю Керри сразу выпали и угрюмость мужа и невыносимое одиночество. И то и другое угнетало ее. Она стала нервничать, постоянно была недовольна, и не столько Герствудом, думала она, сколько всей своей жизнью. Какова она, эта жизнь? Кругом сплошная тоска. Что Керри получила от жизни? Ничего, кроме этой тесной квартирки. Супруги Вэнс могут путешествовать, им доступно так много интересного, а она тут сидит одна-одинешенька. Неужели она только для этого создана? Печальные мысли сменяли одна другую, а потом явились и слезы — единственное, что приносило хоть некоторое облегчение.

Такое положение продолжалось довольно долго. И Керри и Герствуд влачили в высшей степени однообразное существование. Потом наступила маленькая перемена, увы, к худшему. Однажды вечером, желая как-нибудь умерить пристрастие Керри к новым туалетам и дать ей понять, что ему не так-то легко справляться с расходами, Герствуд сказал:

— Я начинаю думать, что едва ли сумею долго ладить с моим компаньоном.

— Почему? — спросила Керри.

— О, этот ирландишка так туп и так жаден! Он не соглашается ни на какие усовершенствования в баре, а в таком виде, как сейчас, дело не может давать прибыль.

— И тебе не удается убедить его?

— Нет, я уж сколько раз пытался. Единственный выход, насколько я понимаю, это основать свое дело.

— И что же?

— Видишь ли, все мои деньги в настоящее время вложены в этот бар. Будь у меня возможность некоторое время жить бережливо, пожалуй, удалось бы открыть другой бар, который давал бы нам приличный доход.

— Почему же не быть более бережливым? — сказала Керри, невольно подумав при этом, что и так ничего лишнего не тратит.

— Надо бы попытаться, — ответил Герствуд. — Я уже думал о том, чтобы снять квартирку поменьше и пожить экономнее хотя бы год. Мы собрали бы достаточно, чтобы с этой суммой и деньгами, вложенными в дело на Уоррен-стрит, открыть хороший бар. Тогда мы могли бы зажить так, как тебе хочется.

— Что ж, ничего не имею против, — сказала Керри.