— Вот, я вам сообщаю, завтра или уже сегодня в 11 часов утра я иду в исполком, там я встречаюсь с Воробьевым, и мы получим у Стернина разрешение на служение панихиды и на парад. И вы, владыка, благоволите панихиду отслужить и речь сказать.

— Пся крев тебе, — говорит. — Там видно будет, какая «пся крев», теперь я хозяин.

В одиннадцатом часу утра я встретился с Воробьевым в коридоре на мраморной лестнице в доме бывшего богача, и мы пошли к Стернину — председателю исполкома. Стернин еврей, но очень хороший еврей, он и к Русской Церкви неплохо относился. Он сразу спросил: «Вам, батюшка, вина или угля, вероятно, нужно? — Да нет, панихиду будем служить. А вон, — говорю, — идет товарищ», — я показал на Воробьева. («Товарищ» я произнес первый раз в жизни. Как в Антиохии первый раз назвали христиан христианами, так и я первый раз сказал «товарищ»).

Воробьев: Ваня хочет с архиереем панихиду отслужить в двадцатый день смерти героев, наших товарищей. А мы хотели бы парад небольшой устроить. Надо оформить, товарищ Стернин.

Стернин: Сейчас, сейчас, сейчас. И написал на бланке областного исполкома: «ВАНЕ И АРХИЕРЕЮ. Разрешается 2 февраля (тогда еще старый стиль был) отслужить панихиду над героями-матросами в городском парке на клумбе».

Такую бумажку я получил. Раскланялся, чуть руку не поцеловал этому Воробьеву. Воробьев мне тогда говорит: «Может, пойдем выпьем? — Да не-ет, я спешу».

И я опять бегу на подворье и владыке в щелочку сую бумагу и фонарь — читайте, мол. Владыка прочитал, не верит: «И это может быть обман». Во всяком случае, монахи вечером выперли владыку к благочинному, который жил недалеко от архиерейского дома. Уже опасно было держать владыку на подворье, потому что в 6 часов утра архиерей вызвал протоиерея Шумова, исповедовался у него. Шумов пришел домой, сказал матушке. Матушка сказала дочке. В 12 часов весь базар уже знал, что архиерей на подворье исповедовался у Шумова. Когда мне это сказали, я как сумасшедший побежал, чуть не падая, на подворье — нужно было скорее архиерея перевести куда-нибудь. И его быстро перевели к благочинному Овчаренко. Сколько переживаний было и архиерею, и мне. Но я молодой был, у меня все это на сердце не отражалось.

Я дал двум благочинным (тогда два благочинных было в Таганроге) от имени владыки такое распоряжение: «Прошу сообщить духовенству: 2 февраля я служу панихиду на могиле героев, то-то, то-то, то-то… Охотники, за мной!» И расписался: «Епископ Арсений». Не предписание, а приглашение. «Охотники» все пришли. И больные, и безногие, и на костылях — все пришли. Пришел хор, и протодиакон пришел. Ровно в 5 часов приехал владыка, надели ему мантию, омофор, епитрахиль. Быстро отслужили панихиду, Владыка слово сказал (он охрипший был немного на нервной почве).

По окончании нас немедля отвезли домой. Владыка сразу попросил кофе. Я сварил кофе и подал ему. У владыки дрожали пальцы. Потом он посмотрел на шкаф, где у него митры стояли: «Дай-ка мне вон ту, восьмигранную царскую митру» (царскую митру епископ Арсений получил в награду от государя императора Николая II в 1911 году.). И прослезился. Я подал. Он открыл футляр и сказал: «Та голова, которая спасла архиерейскую голову, имеет право венчаться этим венцом в свое время».

Владыка Иосиф много лет провел в лагерях. Одним из мест его ссылки был Челябинский лагерь, а это самое тяжелое место. Владыка служил банщиком, так как у него была обнаружена грыжа, и он не мог выполнять тяжелые работы. Ему приходилось мыть полы в лагерной больнице, где было много туберкулезников. Грязь была ужасающая. Возле кроватей стояли плевательницы. И владыке Иосифу надо было их мыть. Поначалу он не мог заставить себя мыть плевательницы. А потом обратился ко Христу с такой молитвой: «Господи, неужели Тебе приятно, что Твой архиерей возится в плевательницах? Но если Тебе это угодно, то я буду мыть их руками».

В ссылке владыка Иосиф не терял присутствия духа. На нем всегда была опрятная одежда, он не позволял себе опускаться и не позволял опускаться другим. Часто он избегал разговоров о Боге и о религии, но тем не менее его жизнь уверяла окружающих в истине христианства.

Во время войны владыка находился в плену у гестаповцев. Вот рассказ его духовной дочери.

«Это было в 1943 году, накануне Рождества Христова. Владыка просидел 66 суток в гестаповской тюрьме. Окна в камере были без рам и без стекол. На улице стояли морозы. Владыка был в легкой одежде. Мама сшила из ветоши на вате теплые брюки, и через дежурных немцев мы передали их владыке. Передали также одеяло, чтобы закрыть от ветра выбитое окно. Владыка был очень благодарен. Нам с сестрой удавалось через дежурных немцев передавать посылочки со всем необходимым. Окно тюрьмы было со стороны улицы, и после получения передачи владыка выглядывал в окно и нас благословлял. Передачи носили владыке и его иподиаконы. Святые Дары по просьбе владыки передал отец в маленькой баночке — сахарной торбочке. В рождественскую ночь заключенных три раза выводили на расстрел. Владыка ждал, когда и его вызовут. Он причастился Святых Даров, которые передал ему отец. Владыка просил папу передать молитвы на исход души. Папа передал, но не те молитвы, а после владыка сказал: „Хорошо, что вы эти молитвы прислали, я всем расстрелянным их прочел“. В день Рождества Христова мы пошли к тюрьме. В окне камеры показался владыка, благословил нас, и мы ушли. Вскоре наши войска стали приближаться к Умани, и немцы готовились к отступлению. Мы с сестрой Валентиной и двумя иподиаконами каждый день дежурили на краю города возле тюрьмы и следили, как немцы эвакуировали оставшихся в живых заключенных. Но владыки среди них не было, и мы не знали, где он. А владыка оставался закрытым в последней камере наверху тюрьмы. Он умирал от голода и холода, но сильнее всего страдал от жажды. В коридоре капала вода, но дверь была закрыта, и никто не заходил к нему. Он молился Богу: „Питоньки, питоньки пошли, Боже!“ И Господь однажды чудесно посетил его. Невидимая рука открыла камеру, Владыка вышел, попил воды, и дверь снова закрылась невидимой силой.

В тот день, когда немцы уходили из города, я с передачей пошла к тюрьме, но из окна никто не показывался. Я пошла на кладбище, где жили иподиаконы, и говорю им: „Владыки, очевидно, нет“. Они мне ответили: „Мы подкупили дежурного немца, он открыл камеру и владыку выпустил“».

После ссылок Владыка Иосиф был отправлен в Казахстан, в самую глушь. Два года он был запрещен к служению, и часто, стоя в церкви, плакал оттого, что он когда-то служил, а теперь не может. Однако в середине 50-х годов владыку Иосифа к служению разрешили. К этому времени за плечами у него было более трех десятилетий ссылок и лагерей.

В 1960 году владыка Иосиф (Чернов) был назначен епископом Алма-Атинским и Казахстанским. Для Русской Православной Церкви это было тяжелейшее время. Порой сами служители сомневались в том, что церковь может быть сохранена. Начались тихие гонения, вполне сопоставимые с теми, которые были после революции. В Алма-Ате тогда произошла церковная смута, в результате которой могла быть упразднена алма-атинская кафедра. Но владыке Иосифу удалось сохранить кафедру и организовать ежедневные богослужения.