— Ты полагаешь это мудрым? — обратился к нему подрагивающий голос.

Мальчик-солдат повернулся к Оликее. Та протягивала ему кружку с горячим питьем. Ее глаза были широко распахнуты, нижняя губа тряслась, но она справилась с дрожью, поджав губы. Он взял кружку.

— А какой у меня был выбор? — с тоской пробормотал он. — Мы должны принимать тот жребий, который нам выпал. Это не навсегда. — И добавил: — А ты видела призыв прежде? Расскажи мне о нем.

Оликея помрачнела. Она ответила осторожно, куда осторожнее, чем когда-либо говорила со мной. Очевидно, ее отношения с мальчиком-солдатом изрядно отличались от прежнего едва ли не помыкания Неваром.

— Жаль, что ты не спросил меня о призыве до того, как велел Дэйси его возобновить. Я бы убедила тебя попробовать что-нибудь другое, прежде чем позволить Кинроуву снова призвать танцоров из нашего клана.

— Просто расскажи мне, как он происходит, — раздраженно отозвался он.

Его гнев скрывал потаенное опасение, что Оликея права. Замерев, я наслаждался возможностью снова понимать, что чувствует мальчик-солдат, и разделять с ним его знания. Крошечный, словно клещ, и столь же незаметный, я впился в его разум.

Оликея отвечала медленно и с неохотой.

— Призыв был частью моей жизни с тех пор, как я себя помню. Кинроув следит за очередностью. Всего кланов двенадцать, так что, если повезет, его зов падал на нас где-то раз в восемь лет или около того. Он пытался забирать людей не чаще раза в год, по его словам, но получалось куда как чаще. Танцоров должно хватать, и… — Она замешкалась, но все же с горечью договорила: — И когда люди умирают от танца, их приходится заменять.

— А что происходит при призыве? — с неловкостью спросил мальчик-солдат.

Она отвернулась.

— Никто не знает, когда это произойдет. Магия приходит к каждому. Это похоже на сонливость или голод. Она приходит и тянет, спрашивая, хочешь ли ты присоединиться к танцу. Она спрашивает у всех. Кому-то удается отказаться. В прошлый раз я сумела. Часть меня хотела идти, но большая — нет. Я не знаю почему, но мне удалось устоять. — Она замолчала, уставившись в огонь, ее глаза прищурились, а голос сделался тусклым. — Моя мать не смогла. Она оставила нас и ушла к танцорам Кинроува.

— Просто ушла и все?

Оликея уселась в опустевшее кресло Дэйси. Взгляд ее сделался отсутствующим, а кожа на руках, несмотря на тепло от очага, пошла мурашками. Она потерла плечи так, словно замерзла.

— Да. Призыв пришел летней ночью. С тех пор… кажется, с тех пор прошло четырнадцать лет. Моя семья собралась у костра. Наша мать пела нам песню, которую мы с Фирадой обе любили, о том, как глупая девочка трясла ореховое дерево. И посреди песни мы почувствовали призыв. Все мы. Словно мурашки по коже, или зуд, или, может быть, жажду. Одно из тех чувств, что исходят от тела, а не разума. Моя мать просто встала и начала танцевать. И так, пританцовывая, ушла в ночь. Мы смотрели ей вслед, а потом я сама почувствовала это. Я тогда была совсем маленькой, и все, что я могла, это прижиматься к отцу и твердить: «Нет, нет, я не хочу танцевать, я не пойду». Мне едва хватило сил отказаться. Призыв длился всю ночь. Словно смотришь, как ветер обрывает с дерева листья. Магия ураганом прошла сквозь наш клан, кто-то удержался, но многих оторвало и унесло прочь. И они ушли. Мы звали их, просили вернуться, но никого не удержали. Малыш, не старше двух лет, с плачем ковылял за матерью. Та даже не оглянулась. Не думаю, что она его слышала или помнила о его существовании.

— А ты с тех пор еще видела мать? — Он не хотел задавать этот вопрос, но чувствовал, что должен.

— А что толку? — фыркнула Оликея.

Она наклонилась к огню и поправила лежавшее с краю полено.

— Видела однажды — тихо добавила она, словно признаваясь в глупом поступке. — Куда бы Кинроув ни шел, танцоры следуют за ним, не прерывая танца. Это случилось осенью, когда все мы перебираемся через горы к океану. Кинроув и его люди прошли мимо нашего клана, и с ним — его танцоры. Всем приходилось уступать ему дорогу. Он называл себя величайшим из великих и, пока Дэйси не пригрозила ему железом, мог делать все, что пожелает. И вот все расступались, пропуская его клан и танцоров. А я сидела и смотрела и увидела мать. Это было ужасно. Она танцевала страх, и он окутывал ее, как вонь — гниющую рыбу. Волосы ее свалялись, она истощала до костей, но танцевала. Ей недолго оставалось, я думаю, но в тот день она все еще танцевала. Она протанцевала мимо нас с Фирадой, но ее взгляд не задержался на нас. Она не узнала нас, она уже не помнила нас. Она вся стала собственным танцем. Мать походила на дорожных рабов, при помощи которых захватчики строят свой тракт, но те хотя бы осознают свое рабство. У нее же не было даже этого.

Мальчик-солдат пытался выбросить это из головы, но мое сопереживание возобладало.

— Мне грустно слышать, что ты лишилась матери, — негромко посочувствовал он.

— Это было тяжело, — со вздохом признала Оликея. — Мы с Фирадой были еще детьми, нам предстояло многое узнать о жизни женщин народа. О нас заботился весь клан, ребенка приветят у любого очага. Но это ведь не одно и то же. Я слушала, как другие матери учат дочерей, рассказывая им о собственной юности. Мы с Фирадой лишились таких историй, когда наша мать ушла танцевать. — Она чуть помешкала. — Я привыкла ненавидеть Кинроува. Не думаю, что даже великому следует иметь над нами столько власти. В тот день, когда Дэйси приставила к его груди меч и заставила освободить танцоров, я ненавидела ее. Не за то, что она это сделала, а за то, что для моей матери и для меня было уже слишком поздно.

Задумался ли мальчик-солдат над тем же, над чем и я? Почему, ненавидя великих, подобных Кинроуву, обе они стремились стать кормилицами? Казалось, она услышала мой невысказанный вопрос.

— Когда я нашла тебя и начала о тебе заботиться, то решила, что создам собственного великого, намного могущественнее, чем Кинроув. И чем Джодоли, поскольку Фирада никогда к подобному не стремилась. Я думала, что ты превзойдешь Кинроува и станешь величайшим из великих. Я верила, что ты найдешь способ навсегда прогнать захватчиков и закончить танец. — Чуть помешкав, она добавила: — Перед тем как я встретила тебя, мне даже снилось это. Я думала, этот сон послала мне магия, а когда впервые увидела тебя, то уверилась, что поступаю по ее указке.

Оликея встала с кресла, перебралась на подушку у ног мальчика-солдата и откинулась головой мне на бедро. Мальчик-солдат погладил ее по волосам. Я гадал, что произошло между ними за месяцы моего отсутствия. Казалось, Оликея стала мягче и уступчивее.

— А во что ты веришь теперь? — нежно спросил он.

Она вздохнула.

— Я все еще верю в то, что меня послала к тебе магия. Но теперь вижу это иначе. Мне кажется, что я попалась в сети магии, как и ты сам. Ее не волнуют мои стремления. Я буду служить тебе и ухаживать за тобой, а ты будешь служить магии.

— Я сказал, что Кинроув должен отправить призыв.