Словно ты заметил чужака в заполненной людьми комнате, а лишь потом разглядел в нем старого друга. Все, что я знал о собственном народе, все наши ценности и обычаи на миг показались мне странными, жестокими и неразумными. Если человеку хватает пищи и всего прочего, почему бы ему не толстеть, наслаждаясь жизнью? Если ему не приходится так тяжко трудиться, чтобы жизнь стесывала плоть с его костей и оплетала руки и ноги мышцами, почему бы его животу не стать мягче, а лицу круглее? Если человеку повезло с тем, как жизнь с ним обходится, почему бы этому не отразиться на его теле?

В этот искаженный миг я увидел в гернийцах народ, который сам ищет трудности на свою голову. Несомненно, они строят дороги, чтобы обогатиться, но разве они наслаждаются накопленными благами? Нет. Вдруг выясняется, что богатство — это лишь основание для поиска более трудных задач, которые зачастую ложатся на плечи тех, к кому жизнь не так расположена. Я вдруг вспомнил дорожных рабочих, тех несчастных, кто вынужден трудиться на строительстве Королевского тракта в наказание за преступления, совершенные в Старом Таресе, и в оплату за земли, которые они получат после того, как отработают срок своего приговора. Спеки, вдруг понял я, смотрели на них с бесконечной жалостью и ужасом. Этим бедолагам уже не узнать другой жизни, чужаки обрекли их на существование в нужде и лишениях, где нет ничего, кроме труда и страданий. С этой точки зрения мы поступали с ними чудовищно. Спеки не могли понять, что король наказал этих людей за совершенные ими преступления и мы полагали это справедливым — и милосердным, поскольку он обещал им награду за их труд. Фальшивую награду, с горечью подумал я, вспомнив о жалком существовании Эмзил.

Я вырвался из этих размышлений в осознание себя как Невара. Казалось, я вынырнул к жизни из глубин холодного темного пруда. Некоторое время я мог лишь маячить за глазами мальчика-солдата и наслаждаться собственным существованием. Постепенно я нашел себе опору во времени и пространстве, равно как и в себе самом. Прошло время. Я попытался понять сколько.

Я находился в старом доме Лисаны, но заново обставленном с роскошью в представлении спеков. Ковры под ногами и драпировки на стенах были выторгованы на рынке, как и блестящие медные кастрюли, тяжелые фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. На стоящей в углу кровати громоздились пушистые меха и шерстяные одеяла. Мальчик-солдат был облачен в удобные одеяния лесных оттенков зеленого и коричневого. Его запястья унизали золотые браслеты: проколотые мочки ушей оттягивали серьги. Набранный им — как и Дэйси — вес говорил об их высоком положении среди спеков. Теперь у их кормильцев имелись собственные кормильцы. Народ относился к ним с почтением, что отразилось на их образе жизни.

Я тщетно пытался ощутить в комнате присутствие железа. Если Дэйси все еще полагала необходимым угрожать мальчику-солдату, теперь она обходилась без него. Они выглядели как два совещающихся полководца, а не как диктатор и ее заложник. Я вспомнил слова, которые слышал, пробуждаясь. Великая королева спеков? Я окинул ее взглядом мальчика-солдата. Да. А он стал ее полководцем. Теперь они воспринимали себя так.

Двойная ирония не ускользнула от меня. Чтобы спасти спеков, они становятся зеркальным отражением захватчиков, которых желают прогнать. Дэйси с ее железным оружием, мальчик-солдат с армейской муштрой. Неужели они рассчитывают, что сумеют отказаться от этого, единожды воспользовавшись?

Второй укол иронии был остер, как ранящее железное лезвие. Вот оно, золотое будущее, обещанное мне в детстве. Оно наступило. Я возглавил армию, служил королеве, обладал богатством, подобающим моему положению, и прелестной женщиной, готовой выполнить любое мое желание. Оликея как раз попалась мне на глаза. Она не бегала с тарелками в руках, но небрежно указывала, какие блюда следует убрать и куда поставить новые. Подозреваю, именно она выбирала мне одежду, поскольку ее собственная была выдержана в тех же спокойных коричневых и зеленых тонах. Она еще больше походила на Фираду теперь, когда ее тело мягко, плавно округлилось. Кормилица великого подчеркивала его положение собственным видом. Моя любезная госпожа и следующий за ней по пятам наследник — Ликари в зеленой рубахе и штанах, обутый в мягкие коричневые сапожки. Его блестящие волосы убраны назад и украшены лентами и зелеными бусинами, пухлые щеки пышут здоровьем. Взгляд мальчика-солдата упал на малыша, и я ощутил его нежность и гордость. Затем его внимание вернулось к беседе с Дэйси. Та возражала.

— Я выслушала моих воинов. Знаешь, они все еще мои. Ты учишь их, но именно ко мне они обращаются со своими тревогами. Они устали от ранних подъемов и построений, им наскучили все эти тренировки, когда они должны двигаться одновременно и делать одно и то же. Как это поможет нам победить захватчиков? Или они будут стоять на месте, пока мы идем к ним рядами через поле, чтобы напасть на них? Они что, настолько глупы? Так они сражаются в своих войнах?

— По сути, — подтвердил мальчик-солдат, — так и есть. Нет, мы не станем маршировать к Геттису строем. Но когда мы покажемся гернийцам, они должны увидеть не разбойничий набег, а армию. Я уже говорил тебе об этом, Дэйси, снова и снова. Мы должны стать врагом, которого они признают. Когда придет время, наши воины должны будут одеться одинаково, двигаться в общем строю и подчиняться единому командиру. Это захватчики поймут. И только в таком случае начнут нас уважать.

— Ты все время это твердишь. Но мне не нравится, что мы с каждым днем все больше походим на людей, которых хотим прогнать прочь. Ты говоришь, что наши воины должны бегать быстрее, быть сильнее и зорче, когда они стреляют из луков. А мои люди говорят мне: «Мы достаточно сильны, чтобы рыбачить, собирать еду и охотиться. Зачем он так давит на нас?» И что мне им отвечать?

— Тебе следует объяснить им, то сейчас им нужно трудиться больше. Им необходимо стать более сильными и умелыми воинами, чем те, с кем мы сразимся. Охота требует от человека меньшего, чем война. Во время охоты всегда можно отдохнуть или сказать: «Слишком много труда ради этого мяса. Поохочусь-ка я на кого-нибудь поменьше» — и позволить добыче убежать. Но в бою тот, кто перестает охотиться, сам становится жертвой. Нельзя остановиться, потому что твои руки устали, а ноги дрожат. Сражение заканчивается, лишь когда твой враг мертв, а ты все еще жив. Легко сказать, что мы храбры и сильны, но я жил среди захватчиков. Те, с кем нам предстоит сражаться, будут храбрыми и сильными, а еще хорошо обученными и отчаянными. Я надеюсь застать их врасплох и как следует потрепать, прежде чем они опомнятся. Но я не могу тебе этого пообещать. Они быстро поймут, что происходит. Они не побегут от нас, но станут упорно защищаться, поскольку знают, что бежать им некуда. Они будут стрелять в нас залпами, поскольку те, кто перезаряжает ружья, доверят товарищам себя прикрывать. В этом и состоит сила армии: солдат защищает товарища так же, как и себя. Кроме того, они опытны. Когда мы нападем, они поймут, что все погибнут, если не сумеют от нас отбиться. Они будут сражаться, как загнанные в угол, — до смерти и даже дальше. Даже когда они поймут, что победа недостижима, солдаты Гернии будут стоять и сопротивляться.

— Ты говоришь о крайностях. Наши воины готовы сражаться настолько яростно, насколько придется для победы, — заявила Дэйси.