Тяжко вздохнула Анна Иоанновна. Грех великий и за четвертование Долгоруких на ней лежал. Но и простить оскорбления друга им не могла.

Письмо было следующего содержания:

«Премилостивейшая Государыня! С горьким соболезнованием нашим Вашему Императорскому Величеству Верховный Тайный Совет доносит, что сего настоящего году, Генваря 18, пополуночи в первом часу, вашего любезнейшего племянника, а нашего всемилостивейшаго Государя, Его Императорского Величества Петра II не стало, и как мы, так и духовнаго и всякаго чина свецкие люди того ж времени за благо разсудили российский престол вручить Вашему Императорскому Величеству, а каким образом Вашему Величеству правительство иметь, тому сочинили кондиции, которыя к Вашему Величеству отправили из собрания своего с действительным тайным советником князь Василием Лукичем Долгоруким, да сенатором, тайным советником князь Михаилом Михайловичем Голицыным и з генералом маеором Леонтьевым и всепокорно просим оные собственною рукою пожаловать подписать и не умедля сюды в Москву ехать и российский престол и правительства восприять».

Повелела она те кондиции пред собою прочесть.

Василий Лукич зашелестел бумагою.

«…такожде, по принятии короны российской, в супружество во всю мою жизнь не вступать и наследника, ни при себе, ни по себе никого не определять. Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякаго государства от благих советов состоят, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный Тайный Совет в восми персонах всегда содержать и без онаго Верховного Тайнаго Совета согласия: ни с кем войны не начинать, миру не заключать, верных наших подданных никакими новыми податями не отягощать…»

Выслушав все пункты, подписала кондиции своею рукою: «По сему обещаюсь все без всякаго изъятия содержать. Анна».

Было и еще одно требование, негласное, — камергера Бирона с собой в Москву не брать.

Для скорого и беспрепятственного следования Анны Иоанновны и депутатов из Митавы в Москву были поставлены на всех ямских станах по тридцати подвод. Москва была оцеплена заставами, по всем трактам, на расстоянии тридцати верст от города, поставлены были по унтер-офицеру с несколькими солдатами, которые обязаны были пропускать едущих из Москвы только с паспортами, выданными от Верховного Тайного Совета. Из Ямского приказа, заведовавшего почтами, никому не велено было выдавать ни подвод, ни подорожных, вольнонаемным извозчикам строжайше запретили наниматься и было приказано проведывать, не проехал ли кто, по каким подорожным и куда, из Москвы 18 января, и буде кто проехал, то записывать, по чьим подорожным.

Наставление Верховного Тайного Совета следить строго за тем, чтобы Анне Иоанновне не были сообщены кем-либо вести из Москвы помимо депутатов, соблюдалось строго.

В самой первопрестольной, словно по чьему-то наущению, начиналась смута. Супротив верховников, решивших воли себе прибавить, зрел заговор.

Посланный от Ягужинского с рекомендательным письмом к Анне Иоанновне Петр Сумароков успел передать просьбу графа не подписывать кондиции, верить не всему, что станут представлять князь Василий Лукич Долгорукий и другие депутаты, и заверение, что истину она узнает только по прибытии в Москву, но был схвачен в Митаве разведавшими о его тайном прибытии депутатами от верховников, арестован и срочно отправлен под надзором генерала Леонтьева в Москву. По донесению князя Василия Лукича арестовали в первопрестольной и самого Ягужинского, еще недавно «с великим желанием» просившего Долгорукого прибавить как можно воли.

Злые языки говорили, Анна Иоанновна сама выдала Сумарокова, дабы верховники поверили ей. Ягужинский был близок герцогине Курляндской. Не однажды в трудную минуту ссужал ее деньгами.

Выехав 29 января в девятом часу утра из Митавы, едва ли не под конвоем, Анна Иоанновна, сопровождаемая князьями В. Л. Долгоруким и М. М. Голицыным-младшим, 4 февраля, в шестом часу вечера, была уже в Новгороде. Здесь ее встретил епископ, управляющий Новгородской епархией, и вручил ей «предику» Феофана. Прокоповича (того самого, кто позже напишет пыточные вопросы для Долгоруких). На другой день Анна Иоанновна осмотрела Новгородскую святыню и, «откушав поранее, продолжала далее путь свой». 8 февраля была в Вышнем Волочке и в тот же день с поспешением выехала в Тверь…

Верховники спрашивали государыню через князя В. Л. Долгорукого о разных подробностях, касающихся ее «входа»: желает ли она, чтобы похороны покойного императора были до ее входа, или совершились бы при ней, снять траур на время входа или нет, как, наконец, устроить сам вход? Гонцы с письмами к князю Долгорукому настигали его в пути, в почтовых ямах и городах, и привозили от него ответы верховникам.

Погребение Петра Второго Анна Иоанновна предполагала устроить в среду, и февраля, а свой торжественный въезд в Москву в воскресенье — 15-го.

10 февраля Анна Иоанновна прибыла во Всехсвятское. Не по себе ей стало, когда, оставшись одна, вдруг вспомнила, здесь, во дворце царевны Имеретинской, племянница ее смертельно заболела. И только во Всехсвятском подумалось ей о странном стечении обстоятельств при кончине отрока-императора. Сын злосчастного царевича Алексея Петровича, ненавистника и хулителя иноземных новшеств Петра, жил, был болен и преждевременно скончался в Немецкой слободе, в доме женевца Лефорта. Пресеклась русская ветвь Петра. Оставалась ветвь Марты Самуиловны Скавронской. Ветвь нечистая, как говорили некоторые, подлая. А из русской крови, — верно, лишь дочери царя Иоанна Алексеевича имели право на престол претендовать. И потому, как ни неожиданно такая весть прозвучала, а не смогла не согласиться с ней Анна Иоанновна. Но вихрь событий не дал мрачным предчувствиям развиться, хотя и не отпускали они ее.

Было еще одно более чем странное стечение обстоятельств. Знала ли Анна Иоанновна о том, судить трудно.

Петр Второй скончался в то время, когда Долгорукие уже торжествовали победу, — на 19 января 1730 года назначена была свадьба императора с Екатериной Долгорукой. Именно в этот день его не стало. Но мало кто знал, что князь Василий Лукич — главное лицо в деле возведения племянницы своей на русский престол, — тонкий и опытный дипломат, еще с давних пор, со времени своего пребывания молодым человеком во Франции, сдружился с иезуитами, и аббат Жюбе нашел в нем впоследствии деятельного адепта для своей католической пропаганды в России. Князь вынашивал мысли, чуждые русским. С приходом Долгоруких к власти должно было возродиться патриаршество на Руси, но согласно воле иезуитов униатское. Патриарх-униат должен был обеспечить полное фактическое проведение унии на Руси.

Разработанная предположительно сорбоннскими богословами, иезуитская затея с унией и возрождением патриаршества входила в планы возвеличения рода князей Долгоруких. «Есть сведения, — писал историк Д. Е. Михневич, — что уже была завербована группа видных православных церковников на ту же незавидную роль, которую в Литве в конце XVI века сыграли епископы, возглавлявшие Брестскую церковную унию с Ватиканом. Испанский посол в России граф Лириа был закулисной пружиной заговора, тайно представляя в этом деле интересы Ватикана».