– Плохо хранил, – смущенно сказал Кути, продолжая гладить большого пса. – Я убежал утром в день Диониса. И я… не помню, что делал, но…

– Моя семья, – перебил его Крейн, не дослушав. – Мой сын Бенджамин, моя жена – вы не знаете, у них все в порядке?

– У них все хорошо, – сказала Пламтри. Кокрен решил, что ей, невзирая на угрызения совести, необходимо сейчас же поговорить с Крейном, что ей требуется убедиться в том, что этот человек действительно вернулся к жизни. – Если верить словам женщины, представляющейся Нарди Дин, – продолжала Пламтри, – которая заботится о вашем жилище.

– Нарди… – хрипло проговорил Скотт. – Это хорошо.

И снова Крейн поднялся на ноги – плавным движением, но, судя по тому, как застыло и побледнело его лицо, превозмогая сильную боль.

– Встаньте, – сказал он. – Вы пятеро являетесь моими фельдмаршалами и составляете мою армию. – Он одарил их сдержанной, но решительной улыбкой, показав окровавленные зубы сквозь промокшую бороду. – У вас есть машина?

– «Торино», – сказал Кути, взглянув на Кокрена и Пламтри.

– Угнанная, – отозвалась Пламтри. – Мы поедем на машине Арки.

Крейн поморщился – либо от явной боли, которой сопровождалось восстановление его телесности, либо от упоминания старого «Сабурбана» Мавраноса.

– Отведите меня туда, и пусть кто-нибудь из вас сядет за руль. – Он взглянул Пламтри в глаза, и она попятилась. – Нам ведь нужно проводить двух несчастных обанкротившихся старушек на кладбищенский причал.

– Пря… прямо сейчас? – спросил Кокрен, пытаясь придать голосу нейтральный тон. Все они несколько часов мокли под холодным дождем и дрожали под холодным ветром, и он со страстным нетерпением ждал, когда же можно будет включить автомобильный обогреватель, а потом забраться под горячий душ, и еще – выпить как следует и выбросить из головы вид и ощущение оторванной головы в собственных руках.

Тут он взглянул на Крейна, не имевшего на себе из одежды ничего, кроме короткого плаща, мокрого от морской воды, а к тому же еще и раненного, и ему стало стыдно.

– Не то чтобы я…

– Я думаю, что это произойдет сразу же, как только мы доберемся туда, – сказал Крейн. – Да. Нам нужен мраморный храм на кладбище, в конце полуострова. Я думаю, вы там уже были.

«И попали под обстрел», – мысленно добавил Кокрен, а вслух сказал:

– Да.

Вроде бы говорить больше было нечего. Пламтри и Кокрен шли первыми по туннелю и по склону, спускавшемуся ко впадине амфитеатра. Полная луна исчезла за тучами, костер в развалинах дома ослабел, и его языки лишь изредка высовывались над полуразрушенными стенами, а танцоры теперь плясали кругами, размахивая факелами в такт барабанам, бившим заметно тише.

Дионисийская охота сменилась карнавалом по случаю вакханалий. Боги, посетившие приморскую впадину, покинули ее.

– Вроде как все тело – сплошной синяк, да? – возбужденно говорила Пламтри Скотту Крейну, когда они вышли на подъездную дорожку, круто уходившую к автостоянке на вершине Сатро-Хайтс. – Как будто тебя отбивали молоточком для мяса, да еще и уксусом полили. Особенно изнутри.

– М-м… что-то в этом роде, – тяжело дыша, отозвался Крейн. – Кто ты сейчас?…

– Коди. Коди Пламтри.

Они миновали освещенный кусок асфальта под одним из фонарных столбов, и Кокрен снова посмотрел на короля. Тот отказался принять помощь от него или Пита и упорно шагал вперед, но его бородатое лицо определенно было мокрым не только от дождя, но и от пота, а возможно, даже и от слез. Кути и черная собака то убегали вперед, то возвращались, всегда оставаясь в поле зрения.

– П-п-перемены… – пробормотала Пламтри. – Ну, вам хотя бы не пришлось менять пол.

– Могу себе представить, – сказал Крейн, напряженно кивнув, – насколько это было бы неудобно.

Кокрен уже видел впереди, под нависающими вязами, громоздкий красный пикап, припаркованный среди старых, потрепанных, но расписанных золотом седанов и универсалов.

– Коди, не раздражай его, – прошептал он.

– Я его не раздражаю. Может быть, я раздражаю тебя?

– Я потратил почти все силы, чтобы забраться на скалы, – сказал Крейн. – Мне пришлось перенапрячь… перестроенные мышцы, которые все еще пребывали в шоковом состоянии и благодаря этому практически не чувствовали первоначальной боли.

Пит извлек из кармана связку ключей Мавраноса с подвешенным к ней швейцарским ножиком и перебирал их, отыскивая нужный. Кути и черная собака уже стояли возле переднего бампера.

– Не могли бы вы открыть заднюю дверь? – спросил Крейн. – Мне было бы удобнее лечь там. Я уже ездил так раньше, когда зима случилась особенно плохой.

«И вовсе не так давно, как ты думаешь», – возразил про себя Кокрен, ощущая, как его лицо напряглось при мысли о том, что живой человек сейчас полезет туда, где добрую неделю возили его труп, а потом и его разбитый скелет.

– Конечно, – ответил Пит.

– Там же надо подмести! – испуганно воскликнула Пламтри. – Ведь могли же остать…

Кокрен сделал большие глаза за спиной Крейна, и она умолкла на полуслове.

После того как Крейн с большим трудом, но все же без помощи забрался в кузов и растянулся поперек, Пит закрыл заднюю дверь и сел за руль, рядом с ним расположились Кути и Анжелика, а Кокрен и Пламтри устроились сзади, и туда же забралась собака – втиснулась между ними и уселась на сиденье, громко пыхтя. Дождавшись, пока все двери будут плотно закрыты, Пит завел мотор, сдал назад, медленно съехал к прибрежному шоссе – дворники, постукивая о резину, разгоняли воду, обильно лившуюся на ветровое стекло, – и повернул направо. Похоже, каждому было что сказать; все почти одновременно вздернули подбородки и брови, но никто так и не проронил ни слова, когда грузовичок накренился, с рокотом покатил по изгибу авеню Пойнт-Лобос, через серый лесок, сквозь который проступали лбы скал, и, выехав на бульвар Гири, направился на восток.

Окна ресторанчиков и оштукатуренных домиков на Гири были темными, и сквозь завесу дождя светились только уличные фонари, и Кокрен подумал: «Интересно, который же час. Если бы невозможная в эту ночь полная луна двигалась по небу, как ей полагается, то уже должен бы приближаться рассвет». Как бы там ни было, автомобильная печка работала на полную мощность, выдыхая горячий воздух, в котором дух табака и несвежего пива перебивал запах псины, вымокшей в морской воде.