— Могу.

— Третий раз звоню. Ты сам-то к телефону когда-нибудь подходишь?

— Вот подошел.

— Передаю.

— Это я, — сказала Зоя прерывающимся голосом.

— Как хорошо! — задохнулся он. — Ты… ты… позвонила… Как ты?

— Плохо. Я очень скучаю. Я умру. Приезжай!

— Конечно! Обязательно! Я тебя люблю! — вскричал он, понизив голос, ставший сразу подловато таинственным.

— Приезжай, пожалуйста! — снова попросила она, задетая этой неуместной в разлуке секретностью.

Во время разговора послышался щелчок, и звук стал чуть слабее: так всегда бывало, если кто-то снимал трубку на кухне. Но конспиратор не решился оборвать разговор, боясь окончательно обидеть Зою. Потом он долго присматривался к жене, соображая: слышала или нет? Но Марина ничем себя не выдала. Призналась она много лет спустя, во время пьяной перебранки: мол, думаешь, забыла, как твои бляди домой мне названивали! Вскоре тесть пригласил Гену на обед в Дом художника и долго с усмешкой объяснял зятю, что у мужчины баб может быть навалом, сколько осилишь, а жена — одна-единственная. Человечество совершило два великих открытия: моногамный брак и гарем. Увы и ах, наша цивилизация не оценила удивительного изобретения чувственного, но мудрого Востока и теперь расплачивается кризисом семьи.

— Запомни: любовница для страсти, а жена для старости…

…Скорятин тяжко вздохнул, включил монитор, глянул в почту и увидел письмо от Дронова. Так скоро? Впрочем, эти твиттерные мальчики без планшета на унитаз не сядут. Недавно губернатора сняли за то, что, балбес, наябедничал всему Интернету, что на приеме в кремлевском салате червячка нашел. Детский сад! Несколько мгновений Гена не отваживался открыть судьбоносное, без преувеличения, письмо, сидел и чувствовал, как тяжелеет затылок. Наконец решился.

Геннадий Павлович, зря Вы «почистили» свою чудесную «Клептократию» перед тем, как послать ее мне. Та, которую я получил вчера, была острее, ярче, задиристее. Хорошо и честно! Власть должна знать, что о ней думает народ. И совсем уж напрасно Вы подписались псевдонимом. Ваш стиль перепутать ни с каким другим нельзя. Если опубликуете первый вариант статьи где-нибудь, с удовольствием перечитаю. По-моему, Вы преступно относитесь к своему таланту: Вам надо писать, а не тратиться на редакционную рутину. Жизнь коротка. Вы старше меня и должны понимать это лучше. Заходите, если совсем станет плохо!

С клептократическим приветом,

Фон Дрон

Скорятин задохнулся от подлой невероятности случившегося. В глазах потемнело, а тело заволокло дурнотой, какая бывает, если узнаешь о смерти близкого человека, с которым еще вчера обсуждал планы на отпуск.

— Су-уки! — заорал Гена и хватил по столу кулаком с такой силой, что треснуло стекло, а карандаши вылетели из малахитового стаканчика, как стрелы из арбалета. Опрокинув кресло, главный редактор выскочил из кабинета и промчался мимо Ольги, воздушной волной сметая со стола легковесные машинописные странички. От удивления секретарша выронила мобильник, откуда струился бархатный баритон: «Мы уедем, уедем…»

«К саблезубым медведям…» — срифмовал он на бегу и чуть не заплакал.

Кабинет Дочкина был заперт, но изнутри доносились Жорино хихиканье и дамское ржанье. Во всей редакции так смеялась только Заходырка. Гена обрушился на дверь:

— Открой, скотина!

Веселье стихло, послышался совещательный шепот. Тогда Скорятин с размаху ударил ногой, оставив на фанеровке черный зигзаг от микропорки:

— Дочкин, открой! Я хочу посмотреть тебе в глаза, скотина! — и снова шарахнул ботинком, уродуя хлипкий шпон.

Из соседних кабинетов на шум выглянули изумленные сотрудники, но, увидав разгневанного шефа, юркнули в комнаты, как улитки в раковины. Гена стал колотить попеременно — ногами и кулаками. Боли он не чувствовал и остановился, когда заметил на текстуре розовые пятна от сбитых в кровь костяшек. Оценив раны, мститель сложил кулаки вместе и размахнулся, как дровосек, чтобы окончательно снести преграду. Вдруг дверь распахнулась, и он едва не въехал в лоб Заходырке.

— В чем дело? — величественно спросила она.

Глянув через ее плечо, он увидел заново накрытый журнальный столик, но вместо бутербродов с килькой на блюде возлежали бананы и виноград, а водку сменила початая бутылка «Абрау-Дюрсо». Того самого. В пепельнице дымилась тонкая дамская сигарета с красным от помады фильтром.

— Курить в помещении нельзя! — тихо упрекнул Скорятин.

— По праздникам можно, — улыбнулась гадина.

— И что же вы празднуете?

— Ваш уход, — ответила «генеральша».

— Не вы меня назначали — не вам меня увольнять.

— Разумеется. Вас уволил Леонид Данилович.

— Врешь! Я ему сейчас позвоню.

— Соединить?

— Жора, зачем ты так? — Гена попытался поймать взгляд Дочкина. — За что?

Друг молодости молчал, ковыряясь в пустой банановой кожуре, лицо его мелко подергивалось, а вместо глаз были сгустки серой слизи.

— Идите к себе и успокойтесь! — почти ласково посоветовала Заходырка. — Будьте мужчиной! Истерите, как диатезный ребенок. Идите! Я сейчас приду…

Последние слова она произнесла с тем обещающим придыханием, с каким женщина обнадеживает мужчину, уходя под душ. И закрыла дверь, едва не прищемив главному редактору нос.

«Бред какой-то!»

Он повернулся и побрел к себе, медленно прошаркал мимо изумленной Ольги, войдя в кабинет, постоял у двери, потом подошел к окну и удивился: перекресток был выморочно пуст, словно в ужастике Спилберга. Куда девались машины и люди? Тайна. Гена еще немного постоял у окна, наблюдая, как два голубя на нижнем балконе выклевывают друг у друга горбушку, брошенную кем-то. «Сладким будешь — расклюют, горьким будешь — расплюют…» — вспомнил он присказку бабушки Марфуши и поднял опрокинутое кресло, а когда разогнулся, едва не упал: дыхание потерялось в груди, в глазах зароились белые мухи. Продышавшись, Гена осторожно сел за стол и стал с сожалением изучать расходящиеся лучами трещины на стекле, затем собрал в стаканчик карандаши и вгляделся в фотографию Ниночки.

«Вот и все, девочка моя! Но ничего страшного. Заслуженный отдых. Покой. Тишина. Никто тебя на части не рвет… Нирвана!»

В дверь заглянула Ольга:

— Нашли письмо из Тихославля!

— Где?

— Лежало почти на виду.

— Я сказала: «Черт, черт, поиграй да отдай!» — и сразу заметила… — выглянув из-за секретарши, объяснила Телицына.

Она была горда и счастлива, будто родила идиоту Дормидошину трех богатырей разом.

— Поздравляю! — экс-босс равнодушно махнул рукой. — Когда в декрет?

— С понедельника.