Пеликан не спеша осмотрелся: кроме очеретянских не было почти никого. Фарца вообще не появилась – что-то у них случилось, и уже третий день в парке не видели ни одного фарцовщика. Из парковых пришел только Серега Белкин, и теперь он тихо, в стороне от всех, на границе круга, освещенного огнем костра, раскуривал очередную пяточку. А где Лосось? Где Буратино? Где Тощий с Турком? Остальные почему не пришли? Но Ирку все это словно и не удивляло, она поболтала с очеретянскими, проверила, как дела у Злого Рыла, а потом и сама незаметно куда-то делась.

В парке быстро стемнело и начало холодать, от озера потянулся легкий, едва заметный туман. Осень пахла свежо и тревожно, и Пеликан вдруг понял, что весь день с самого утра ждет каких-то чудовищных неприятностей, хотя сам не знает, каких именно и почему. Его вдруг начало трясти, не то от холода, не то от напряжения, но тут из тумана, громко ломая ботинками сухие ветки, вывалился на освещенную поляну Багила. И Пеликана отпустило.

– Иван, – обрадовались очеретянские, – давай сюда, здесь наливают!

– Еле нашел вас, черти, – недовольно бурчал Багила. – Пеликан, а на болоте вы не могли устроить свою вечерину? Чтобы наверняка никто не смог дойти!

– Не ворчи, – Пеликан был рад Багиле. Ивану налили водки, и вдвоем они отошли в сторону.

– Завтра? – спросил Багила.

– Да.

– И я завтра. Уезжаю к отцу. Решил окончательно, уже билеты куплены.

– Менты не успокоились?

– Да не то слово. Пошли они все… Говорить о них даже не хочу. А к тебе не подкатывались?

– Капитан Падовец позавчера вызывал на допрос.

– Во! Тот самый змей, что и меня таскает. И что?

– Да ничего. Не пошел я.

– Правильно! – обрадовался Иван. – Я уеду, ты уедешь, и пусть хоть кору тут грызут березовую.

Они выпили, пожевали мяса и налили еще по полстакана.

– Хорошее мясо Костик готовит, – распробовал Иван. – Никто лучше него не умеет… Кто бы знал, Пеликан, как мне не хочется уезжать отсюда. Это мой парк, я по нему вслепую куда хочешь выйду, не ошибусь ни разу. На спор, как угодно. Я же вырос тут… Мы с тобой вместе тут выросли, а теперь все вот так поворачивается. Ну почему, скажи мне?..

Ответа Иван не ждал, да и спрашивал он, пожалуй, не Пеликана. Вряд ли Иван сам знал, кому задает вопрос, стоя спиной к костру и глядя в темноту ранней октябрьской ночи, его последней ночи в парке «Победа».

Они выпили еще и продолжали, теперь уже молча, топтаться за размытой границей света и тени, дрожавшей на желтеющей траве. Очеретянские жизнерадостно бухали, не обращая внимания на них, да и вообще ни на что.

Недолгое время спустя Иван тихо ушел, и Пеликан остался один. Наверное, это не случайно, думал Пеликан, что уезжают они в один день. Есть в этом дыхание судьбы или что-то похожее, точно есть. Но Иван переживал расставание с парком и с Киевом тяжело, а Пеликану оно не казалось непоправимым и окончательным. Просто жизнь свила странным тугим кольцом свой змеиный хвост. Таких колец и у него, и у Ивана будет еще много, вся жизнь состоит из одних колец, что же теперь им, погрузиться в печаль навеки? От выпитой водки Пеликану стало теплее и спокойнее, он опять мог смотреть на происходящее в своей обычной насмешливой манере.

Впрочем, хватило его ненадолго, потому что из глубины парка, из гущи тьмы, к костру вдруг вышла гигантская крыса, ростом выше Пеликана, и остановилась, внимательно оглядываясь. Крысу увидел не только Пеликан, но и очеретянские. Настолько быстро, насколько позволяла им выпитая водка, они вскочили на ноги, но ноги держали уже не всех.

Бегло осмотревшись, крыса подняла лапу, и по ее сигналу из темноты к костру полезло гигантское лесное несуразное зверье: осел с перекошенной мордой, косоглазый медведь, чудовищная белка, заяц с окровавленными усами и ухом, порванным в каком-то диком сражении. Звери валили со всех сторон, окружая поляну, но не вступая в круг света, словно у них не было сил в него войти.

Пеликан решил, что хоть выпил он немного, но коварный алкоголь обернулся пьяной галлюцинацией, и теперь ему предстоит с ней как-то бороться. Однако тут же за его спиной яростно и отчаянно завизжали очеретянские, как молитвой разгоняя нечисть животворящим матом, и Пеликан внимательнее присмотрелся к ночным чудовищам.

– Пеликан, – слегка подвывая, сказала крыса, – мы дикие хищники этого леса…

– Крыса – не хищник, – перебила ее белка.

– Если крыса не хищник, то и белка не хищник, потому что белка – та же крыса, только прыгучая. Не мешай, ты все испортишь. Ты уже все испортила.

В свете костра Пеликан разглядел свалявшуюся искусственную шерсть звериных костюмов, пятна краски, опилки и прорези для лиц.

– Ничего-ничего, – успокоил он крысу, – так даже интереснее.

– Мы, дикие хищники, Пеликан, пришли проводить тебя хрен знает куда, – оттер крысу и белку заяц, – а кто считает, что заяц – не хищник, тому я берусь доказать обратное факультативно. Ты отправляешься хрен знает куда, хрен знает зачем, но сейчас речь не об этом. Каждый из нас решил передать тебе в дар свое главное звериное качество. Я дарю способность быстро бегать и легко уворачиваться от взглядов требовательного начальства. Этот талант поможет сохранить шкуру, а она все же имеет кое-какую ценность, потому что другой у тебя нет. Белка дарит неистребимую запасливость, крыса – хитрость, правда, крыса? Осел и еж тоже что-то подарят, хотя мне трудно представить, что это может быть.

– Мы еще как подарим, у нас все с собой, – откуда-то из темноты закричали осел и еж. – Я дарю упрямство, очень полезное качество, – перекрикивая ежа рявкнул осел. – А я – шило в жопе, – добавил еж. – Когда упрямство не помогает, без шила в жопе не обойтись.

– Пеликан, – посоветовал заяц, – скорее возьми у ежа шило.

– Не бери ничего у ежа, Пеликан, – вмешались крыса и белка, – пусть его шило остается там, где он его держит.

– Как хочешь, как хочешь, – попытался почесать спину заяц, но у него ничего не вышло. – Тогда, может, медведь? Он готов поделиться талантом оказывать медвежьи услуги. Берешь?

– У меня с этим и так неплохо.

– Ну как знаешь, как хочешь, – сказал заяц.

– Спасибо, Дуля, – Пеликан пожал зайцу большую ватную лапу.

– Я опознан! Мое инкогнито раскрыто, – заломил руки заяц, плюхнулся навзничь и заколотил в воздухе ногами.

– Тогда всем бухать! – взревел медведь-Гоцик. – У меня все мозги в пыли от этого винни-пуха!

– Всем бухать! – радостно поддержали его осел и еж, оказавшиеся Рублем с качелей-лодочек и Пистоном Пирке из игровых автоматов.

– Помогите же мне снять этого зайца! – катался по траве Дуля, но его не слышали. Звериные костюмы повсюду морщились, сминались, и из грубых складок показывались пыльные и потные, но знакомые и довольные физиономии. Белка оказалась Катей, а Крыса – Иркой. Все парковые, все, кого не хватало Пеликану еще десять минут назад, теперь были здесь. Наконец хоть и догадливые, но в эти минуты нечеловечески пьяные очеретянские тоже поняли, что дикое ночное наваждение оказалось небольшим карнавалом, и над парком разнесся восторженный рев, который долетел до Комсомольского массива. Из зайца вытряхнули Дулю, разлили по стаканам водку, выпили, и тут же стало ясно, что на всех шашлыков не хватает. Бывшие звери оттаскивали от костра сытых и пьяных очеретянцев, те упирались и визжали, но парковых было больше и ими двигало чувство голодной справедливости.