– Ну кому нужно отдельное приглашение? – говорит Серафим и первым усаживается в свое роскошное кресло, по-кошачьи мягко двигаясь.

Я глазам своим не верю – кресло приподнимает лапу-ножку, потом еще одну и медленно, шажок за шажком, пододвигается ближе к столу. Мы тоже усаживаемся за столики. С одной стороны Инга, рядышком устраивается ее маленькая подруга Аллегра, но между ними ухитряется втиснуться Аркадий, которому девочка радостно улыбается, а в конце стола садится Паша. С другой стороны рядом с манулом сажусь я, потом Илья, Эльза и с дальнего края – наш новый знакомый Шапкин, чьего настоящего имени я так и не могу вспомнить.

– Чай, кофе, какао, горячий шоколад, глинтвейн, грог, коктейль Б-52? Может, выпьете вина? – предлагает Серафим и причмокивает.

– Что-то я здесь вина не вижу, – скептически произносит Инга, заглядывая в пустые чашки. – Да и чая тоже.

– Видите ли, дорогие гости, – поясняет Серафим, и его большая голова в этот момент удивительно напоминает мне кошачью, – в моей чайной гостиной понятия «я ем то, что вижу» и «я вижу то, что ем» – это ровным счетом одно и то же. Если быть точнее, я ем то, что пишу, и я пишу то, что собираюсь съесть.

Манул берет мелок, пододвигает к себе ближайшую чашку и пишет на ней мелком: «теплое молоко». Потом берет тарелку и выводит на поле: «сэндвич с тунцом». И произносит свое гортанное мартовское «муррмяу» – так неожиданно, что половина гостей подпрыгивает на стульях.

Когда у нас в ушах перестает звенеть, мы видим у него на тарелке толстый сэндвич из двух кусков белого хлеба без корочки и полную кружку молока. По комнате распространяется рыбный запах. Манул откусывает бутерброд и с тихим урчанием поедает его, облизываясь, как всамделишный кот.

– Ну что же вы? – говорит он, прожевав кусок. – Пишите, не стесняйтесь, посуда все стерпит.

– Можно только еду заказывать? – спрашивает Илья.

– У вас, молодежи, вечно так: хочется не то, что можно, а можно не то, что хочется, – отвечает Серафим и причмокивает.

– Я бы покрутил в руках новую видеокарточку, – поясняет Илья.

– Друзей ты тоже видеокарточками угощаешь? – с серьезным видом спрашивает манул.

Нам бы прислушаться к этой его фразе, но все слишком увлечены – мы усиленно скрипим мелками по доскам, прямо как школьники в классе до изобретения перьев и карандашей.

– Меняться тарелками запрещено! – объявляет Серафим.

– А зачем нам меняться тарелками? – удивляется Инга.

Серафим ее не слушает, он издает еще один оглушительный «мурмяу», и всем становится ясно: каждому из нас достается еда, заказанная соседом. Илья получает от меня идеальные оладушки, ровные и круглые, равномерно поджаренные, но не подгорелые, с лужицей превосходного варенья, точнее, конфитюра, как его правильнее называть в подобном антураже. Во Франции, надо сказать, делают отличные блинчики, но в тарелке были именно оладушки, в точности как мамины, когда они ей особенно удавались. Илья запивает их домашним душистым чаем, заваренным со смородиновым листом и мелиссой. От Инги я получаю капучино и тирамису, а ей самой не везет больше всех, потому что достается от Аркадия кружка пива с пеной и сушеная вобла. Впрочем, Инга не стесняется и принимается сдувать пену. Аркадий, сидящий рядом с Аллегрой, обнаруживает на тарелке огромное пирожное со взбитыми сливками, а в кружке – лимонад и, нисколько не смущаясь, принимается поглощать все это с нескрываемым удовольствием. От Паши малышка-подружка Инги получает стакан воды и большое зеленое яблоко, но все равно радуется, как ребенок – шоколадному зайцу. Самому Паше, по иронии стола, от аристократки Эльзы достается бокал белого вина, к которому он не притрагивается, и нечто, напоминающее фуа-гра. Тарелку он тоже не трогает, и правильно делает, на мой вкус это – страшная гадость. Кажется, он единственный, кто ничего не ест, но совсем не выглядит недовольным.

Эльзе судьба мстит в лице Ильи, от которого ей достается бутылка кока-колы, сосиска в тесте и пачка чипсов. Тем не менее она с невозмутимым видом хрустит чипсами, элегантно откусывая по маленькому кусочку от каждого кругляшка. Хотя я бы не удивилась, если бы увидела на тарелке Ильи новый супермодный смартфон. Замечаю, что Шапкин сидит перед пустой тарелкой и вообще – выпал из нашего круга: один за целым столом, в стороне от остальных – чужой на этом празднике меркабурской жизни.

– Кто не пишет, тот не ест, – говорит Серафим, поймав мой взгляд.

И никто, кроме меня, между прочим, не заказал чай. Да и мне он не достался! А еще называется «умное чаепитие»! Я пробую тирамису, пирожное тает на языке, и впервые за долгое время чувствую себя в полной безопасности. Мы едим молча, как люди, у которых нет общей темы для разговора. Когда чавканье утихает, и гости переходят к сосредоточенному вытиранию физиономий салфетками, Серафим встает из-за стола и складывает руки на груди. Вид у него довольный, как у объевшегося кота, но вместе с тем серьезный.

– Мурмяу! – громко восклицает манул, и парижское кафе исчезает, словно его и не было. Мы снова оказываемся в зале с балками под потолком и длинным пустым столом. О чаепитии теперь напоминают только стулья, на которых мы сидим, хорошо, хоть их Серафим соизволил нам оставить.

– Надеюсь, никто не подумал, что я пригласил вас всех сюда, чтобы выпить чаю. Я собираюсь поговорить с вами о том, что отравляет в последнее время Меркабур, – говорит он, и в комнате повисает глухая тишина, словно в нее ворвалось полчище пожирателей звуков.

– Давай сначала поговорим о тебе, – первой нарушает тишину Инга, она за словом в карман не лезет. – Кто ты и какое тебе до всего этого дело?

– Да, мне тоже интересно, – присоединяюсь я.

Эльза тяжело вздыхает и смотрит на нас так, словно мы только что вытерли руки скатертью и поковырялись вилкой в носу.

– Если вдруг кто-то еще до сих пор не понял, меня зовут Серафим. Можете себе представить, на табличке при входе в этот дом написана чистая правда. Я на самом деле – смотритель Маяка Чудес, а мое меркабурское обиталище – и есть Маяк.

– Прости, – я вмешиваюсь, чтобы задать вопрос, который мучает меня с самого начала. – А ты живешь… ммм… только в Меркабуре?

Мне неудобно называть его на «ты», все-таки он заметно старше, а я его совсем не знаю.

– Во-первых, это не имеет отношения к делу. – Манул бросает на меня такой взгляд, что мне хочется втянуть голову в плечи. – Во-вторых, характер моей работы не предполагает разглашения этой тайны. А в-третьих, в стенах Маяка этот вопрос задавать запрещено. Тут все равны вне зависимости от прописки.

Эльза снова состряпывает снисходительно-презрительную физиономию, продолжая потягивать вино. Шапкин почти все время смотрит только на нее.

– Кто-нибудь знает, зачем нужен Маяк? – спрашивает Серафим.

– Чтобы корабли не врезались в берег, – с готовностью отвечает Илья, и я толкаю его в бок.

– Ты чего, Пална? – шепотом спрашивает он.