– Меня? Меня посылают на работу?

– Да, вас, – сказал багор, ответственный за работу на плантации. – Вот, держите мотыгу.

Кастелли холодно взглянул на него:

– Приятель, ты, должно быть, из овернской глуши. Сразу видно, что разбираешься в этих странных инструментах. Я же корсиканец из Марселя. У нас на Корсике орудия труда забрасываются чем дальше, тем лучше. А в Марселе даже не слышали об их существовании. Держи-ка при себе свою мотыгу и оставь меня в покое.

Молодой еще багор, не знавший, как выяснилось потом, о заведенных в нашем блоке порядках, замахнулся на Кастелли ручкой мотыги. Сто двадцать глоток истошно заорали:

– Только тронь, падла, – и ты не жилец.

– Разойдись, – скомандовал Гранде, и мы, не обращая внимания на то, что все надзиратели приняли боевую стойку, ушли в барак.

Блок В отправился на работу. Блок С тоже. Появилась дюжина стражников и заперла, что случалось очень редко, решетчатую дверь в наш блок. Через час прибыли еще сорок стражников. С автоматами в руках, они выстроились по обе стороны наших дверей. Пришли помощник коменданта, главный надзиратель, его заместитель и еще надзиратели. Не было лишь самого коменданта, поскольку он в шесть утра, еще до инцидента, отправился с проверкой на остров Дьявола.

Помощник коменданта сказал:

– Дацелли, начинайте перекличку по одному.

– Гранде!

– Здесь.

– Выходите.

Гранде выходит из блока и оказывается в центре между шеренгами надзирателей. Дацелли обращается к нему:

– Идите на работу.

– Не могу.

– Отказываетесь?

– Нет, не отказываюсь. Я болен.

– С каких пор? Вы не заявляли о своей болезни на первой перекличке.

– Утром я не был болен, а сейчас заболел.

Первые шестьдесят человек, вызванные во двор друг за другом, делают точно такое же заявление. Только один отказывается повиноваться. У него явное намерение побывать в Сен-Лоране и предстать перед трибуналом. Когда его спросили: «Вы отказываетесь?» – он ответил:

– Да, трижды отказываюсь.

– Почему трижды?

– Потому что, глядя на вас, блевать хочется. Я категорически отказываюсь работать на таких сук, как вы.

Напряженность достигла предела. Багры, особенно молодые, не выносили подобных оскорблений от каторжников. Они ждали только одного – угрожающего жеста, который им позволил бы применить оружие. А пока они его держат стволами вниз.

– Всем, кого вызвали, раздеться! Марш по камерам!

Лихорадочное и поспешное раздевание, последовавшее за этим, то и дело сопровождалось характерным стуком при падении ножа на булыжную мостовую. В этот момент появился врач.

– Отставить! Стой! Вот и доктор. Доктор, осмотрите, пожалуйста, этих людей. Всех, кто не болен, – немедленно в карцер.

– Все шестьдесят заболели?

– Да, доктор, кроме одного – он отказался работать.

– Прежде всего, – продолжал врач, – Гранде, что случилось?

– Несварение желудка, доктор, и все из-за тюремщиков. Мы все здесь обречены на длительное пребывание, большинство – пожизненно. Удрать с островов нет никакой надежды. Разве можно вынести такую жизнь без определенного послабления – щадящего соблюдения правил тюремного режима? Надо же и нас понять. Ты – мне, я – тебе, это же гораздо лучше. А сегодня один надзиратель зашел уж слишком далеко, дал волю рукам. У всех на глазах перед строем он замахнулся мотыгой, собираясь ударить нашего товарища, которого мы все уважаем. Парень никому не угрожал, поэтому поступок надзирателя нельзя рассматривать как действие в целях самообороны. Он просто сказал, что не умеет и не хочет пользоваться мотыгой. Вот истинная причина нашей эпидемии. А вам решать.

Врач опустил голову, сосредоточенно соображая, и через минуту сказал:

– Санитар, пишите: «Ввиду коллективного пищевого отравления дежурному санитару-надзирателю по блоку А принять необходимые меры по очищению желудков у всех ссыльных, заявивших сегодня о своей болезни. Каждому выдать по двадцать граммов глауберовой соли. Ссыльного Х поместить в больницу на обследование для выяснения, является ли его отказ работать следствием умственного расстройства, или здесь кроется другая причина».

Доктор повернулся к нам спиной и ушел.

– Всем в барак! – заорал помощник коменданта. – Вещи собрать! Да не забудьте прихватить с собой ножи!

В тот день на улицу никого не выпускали, даже разносчика хлеба. В полдень вместо супа дежурный санитар-надзиратель в сопровождении двух санитаров-каторжников принес нам полную бадью слабительного. Проглотили только первые трое. Четвертый виртуозно разыграл приступ эпилепсии, упав в ведро, разлив и разметав по сторонам и ведро, и слабительное, и разливочный черпак. Так закончился этот инцидент, доставивший дежурному по блоку много хлопот по уборке помещения.

После полудня я разговорился с Жаном Кастелли. Он пришел в наш «шалаш» перекусить. Сам он столовался с одним тулонцем, Луи Гравоном, попавшимся на ограблении ателье по пошиву меховых изделий. Когда я заговорил с Жаном о побеге, глаза у него загорелись. Он сказал мне:

– В прошлом году я едва не убежал, но в последний момент наклал в штаны. Я не сомневался, что ты именно тот человек, который не будет сидеть сложа руки. Только говорить на островах о побеге – все равно что разговаривать на древнееврейском. С другой стороны, я вижу, что ты пока не разобрался в каторжниках с островов. Девяносто процентов на свою судьбу особенно не жалуются. Никто не заложит тебя, что бы ты ни сделал. Убьют кого-нибудь – и свидетеля не найдешь. Украдут – никто ничего не видел. Что бы ты ни сделал, все скопом будут защищать тебя. Каторжники с островов боятся только одного – удавшегося побега. В этом случае их относительно спокойная жизнь летит ко всем чертям: шмон за шмоном, ни карт, ни музыки – все музыкальные инструменты, изъятые при обыске, разбиваются в щепки. Ни шахмат, ни шашек, ни книг – ничего! Все запрещено! Никакого тебе промысла! Абсолютно ничего! А шмон за шмоном, шмон за шмоном! Нет ни сахара, ни масла, ни мяса – все исчезает. Каждый состоявшийся побег с островов заканчивается на материке задержанием беглецов в окрестностях Куру. Но на островах-то он удался! Отсюда санкции против надзирателей, а те в свою очередь отыгрываются на зэках. Всем достается по первое число.

Я слушал очень внимательно. Просто диву давался. Никогда не приходилось рассматривать данный вопрос под таким углом зрения.

– Выход такой, – продолжал Кастелли, – надумал бежать – делай это с величайшей осторожностью. Не раскалывайся перед первым встречным, пока не убедишься в его надежности. Такое можно обсуждать только с ближайшим другом. Семь раз отмерь – один раз отрежь.

Жан Кастелли – профессиональный взломщик. Волевой и неглупый человек. Более того, по выдержке и рассудительности ему нет равных. Он презирал грубое насилие. Его прозвали «Старомодным». Например, он умывался, пользуясь только простым мылом. А случись, увидит у меня туалетное, непременно заметит: