Царицын (421), Казань (422), Астрахань (423) – отовсюду несется отчаянный вопль о защите, о

заступничестве против озверевших солдат, мужиков и выпущенного на волю человеческого отребья…

И вот, в такое время, когда перед каждым порядочным человеком стоит вопрос: быть или не быть

России – железнодорожный стачечный комитет объявляет всероссийскую железнодорожную

забастовку (424). Если Врем[енное] Правительство не согласится на

прибавку миллиарда железнодорожным служащим, то сегодня, в 12 ч[асов] ночи остановятся все

железные дороги. Сколько ни писали [1793] газеты, что это зарез для страны, товарищи-железнодорожники не вняли «буржуазным» соображениям. И правы. Что им Россия? Для них

существуют лишь «классовые» интересы. Вчера на московских вокзалах происходило нечто

невообразимое. Люди рыдали, дрались у касс. Носильщикам и посыльным платили по 300, 400, 500

рублей, чтобы они только раздобыли в кассе билет.

Уже два дня как бастуют все московские аптеки (425). По нескольку раз в день «прекращают»

работу телефонистки из-за какой-то опостылевшей им начальницы Баюковой (426). Как только эта

Баюкова покажет нос – с телефонистками истерика и телефон моментально замирает (427). Атмосфера

в Москве крайне напряженная. Все ждут: вот-вот начнется… Что начнется – никто себе реально не

представляет, но чувствуют это все… У всех лавок бесконечные хвосты. А ведь пока еще тепло. Что

же это будет, когда пойдут холода. Дороговизна и «спекуляция» дикая. Сегодня нам предлагали муку

по 60 р[ублей] пуд! (по 25 давно платят) Сажень дров 140 р[ублей]. Масло 6 р[ублей] фунт. Крупы нет

совсем. Картофель 12–15 р[ублей] мера. Все запасаются. Мы послали нашего кучера в Быково (428) за

картофелем. Он взял у нас 1000 р[ублей] и пропадает целую неделю. (Быково от Москвы в 30 верстах) Никто не удивится, если он совсем не явится, или явится и скажет, что потерял деньги, что его

обокрали и нас же обругает. Это теперь самое нормальное течение жизни… Кажется уж чего хуже! А

вот мы и сейчас также как и в прежние годы, убирали дом на «зиму». Опять лохматый и мрачный, полупьяный от «ханжи», наш старый драпировщик, Сергей Васильевич (429) выколачивал на дворе

мебель, ковры, прибивал занавески, шторы, сдергивал с ламп и картин марлю, в доме стояла пыль

столбом, воняло нафталином, прислуга металась, как угорелая... И странно! На этот раз меня этот

«дым коромыслом» не только не раздражал, а был даже приятен. Он вносил какое-то [1794] бессмысленное успокоение в разваливающуюся по всем составам общую разруху. Стало

быть есть нечто незыблемое. Война, революция, взятие Риги, «разгрузка» Петрограда, «перегрузка»

Москвы, грядущий террор, забастовки… а приводить дом в порядок все-таки надо… и лохматый

Сергей Васильич, набрав в рот гвоздей и пошатываясь на лестнице, прибивает драпировки в милых

комнатах старого [1795] дома в Староконюшенном переулке… Как это хорошо!.. Ведь это

Кандидовское утешительное заключение: il faut cultiver notre jardin… [1796], (430)

[***]

Никого еще не видала. Забегал Бальмонт и читал свои новые, волнующие стихи…

«Разве есть еще в России храмы? / Скоро, скоро сроют их совсем…» (431) Заходил вчера Алексей Николаевич Веселовский (432). Похож на умирающего. Так и сказал, что

хотел еще раз перед смертью взглянут на меня и М[ихаила]. Все грустны, несчастны, измучены… О!

Проклятая война!..

[***]

Вторник, 26 сентября

…Был Вл[адмир] Ф[едорович] Лебедев (433). Образованный человек, средний актер и автор

талантливых рассказов, которые в его собственной передаче иногда достигают

степени [1797] высокого искусства. В ранней молодости мне приходилось слышать старика

Горбунова (434). Оценить глубину его добродушного юмора – я в ту пору, конечно, не могла и только

смеялась до слез, очарованная как все [1798] неподражаемым мастерством Ивана Федоровича.

Позднее [1799], побывав в жизненных «мяльцах», я поняла какая горемычная, косная, темная, грубая, безалаберная – и все же прекрасная – Россия проходила перед нами в гротесках Горбунова.

Прекрасная потому, что наивный верстовой столб патриархальной России, «генерал

Дитятин» [1800], (435) стоял уже на перекрестке России новой, которая сулила нам такое необъятное

будущее. Нынешние «генералы Дитятины» тоже заставляют смеяться, но в этом смехе нет веселья, нет [1801] надежды… и нет доброты. Один из лучших рассказов Лебедева это –

кухарка [1802] Станиславского (436), попавшая в Художественный театр (437). В первоначальной

своей форме рассказа этот был настоящий [1803] chef-d›oeuvre [1804], но потом он «оброс» такими

вариантами, которые его испортили. Теперь Лебедев принес новую свою вещь и великолепно ее читал, вернее играл. Это не рассказ, а ряд [1805] сцен. Пойдет это у Балиева (438) в Летучей мыши (439).

Действие происходит в «Извозщичьем трактире» и в наши дни. Как в фокусе

собрана [1806] вся [1807] революционная кутерьма [1808], весь хмель первых дней, непонятных, новых ощущений, оторопелость, невежество, озорство, достоевщина – и через все это уже

просачивается смертная русская тоска…

Только бы Балиев с своими «les artistes chez soi» [1809] не «перестарались» и не испортили.

[***]

Был Ждан-Пушкин [1810]. Я его спрашиваю: – Eh bien, cher Monsieur, nous sommes fichus? [1811] Смеется: – Il parait que oui, chere Madam [1812], а все-таки мы еще поборемся. Едет в

Ставку. Рассказывал, что возникает новый военный союз. Очень жалеет Корнилова и подтверждает, что Керенский подвел генерала, что он вполне одобрял его «план», а потом струсил, от всего отрекся и

выдал Корнилова… Эту «каверзу» уже будет разбирать история…

[***]

…Французы называют Керенского «la bonne d҆

apaches» [1813], (440). Прислуга [1814] апашей…

Остроумно.

[***]

Вчера газеты острили, что Керенскому надо [1815] предложить [1816] чин Всероссийского Патриарха

и что если это можно совместить с постом верховного главнокомандующего, то он, конечно, согласится.

[***]

…Едем с О[нисимом] Б[орисовичем] смотреть «Село Степанчиково» (441). Два года не были в

Художественном [театре]. В это время Фомы Опискины (442) опутали всю Россию. А теперь, на

смену, грядет Петр Верховенский (443) с своими «тройками» … (444)

[***]

Четверг, 28 сентября

…Осенняя темнота. Тоска. Большевицкие Газеты – сплошной вопль о прекращении безобразий.

Вихрь бешеного хамства носится по всей Руси… Стоило жить!.. А какие метаморфозы!.. Ни пером

описать, ни в сказке рассказать. Вчерашний порядочный, умный человек – сегодня, как

революционный министр готов [1817] судить полевым судом [1818] «царских» генералов, выпускать

на волю – по требованию Совета раб[очих] деп[утатов] беглых каторжников и убийц… Что это?

Зараза безумия? Дурман власти? Но и власть то призрачная! «Революционная демократия» ведь все

«левеет». И не успеет новоиспеченный «министр» оглянуться, как его уже вышвырнут за борт с

улюлюканьем: «буржуй! ату его!..» Ну стоит ли