Минин такую связь – пока был в Москве – поддерживал почти регулярно. А по окончании в 1959 г . академии, за месяц до отъезда на новое место службы, по рекомендации все того же Климова, отважился на еще один шаг. Он решил пробиться на прием к бывшим высшим командирам 3-й ударной армии, чтобы в открытом разговоре прояснить для себя и других их нынешнюю позицию.

Цели своей не по чину дерзкий майор достиг, но разговора по душам, конечно же, не получилось. Особенно с бывшим командиром 79-го корпуса С. Переверткиным, который всего два года назад так тепло встретил в своем министерском кабинете и принял столь горячее участие в дальнейшей судьбе отставника-капитана С. Неустроева.

Бывшего младшего сержанта, штурмовавшего Рейхстаг в составе «неустроевского» батальона, да еще в группе им тогда же специально озадаченного капитана Макова, Переверткин сразу же встретил как не очень-то желательного, докучливого гостя, отнимающего у него, обремененного колоссальной ответственностью человека, столь драгоценное государственное время. Тема предстоявшей беседы была ему заранее известна. Цель, которую преследовал бывший солдат, а теперь офицер, тоже. Так что начавшийся разговор изначально ничего, кроме досады и острого желания как можно скорее его закончить, у заместителя министра не вызвал. Вероятно, поэтому он как-то вяло вытянул в сторону посетителя свою руку с кистью, на указательном пальце которой не хватало двух суставов. И холодно предложил присесть. Сам плотно утвердился в хозяйском кресле, разместив справа и слева от себя двух молчаливых полковников.

И без того краткий монолог Минина о необходимости наконец-то восстановить реальную картину памятных событий конца апреля – начала мая 1945 г . в Берлине Переверткин постарался свести к минимуму. Он сразу же укоротил разговор заявлением, что штурм был осуществлен именно так, как это было изложено в его статье, опубликованной в 1948 г . в сборнике «Штурм Берлина». И без обиняков заявил, что крайне отрицательно относится к пересмотру того, что по этому поводу им было уже сказано и написано.

Минин, который – по мнению бывшего комкора – должен был почувствовать себя неким беспардонно примазывающимся к чужой славе самозванцем, отчасти к такой реакции был готов. И поэтому в бесполезную, как это сразу же стало очевидно, полемику вступать не стал. А сдержанно посетовал, что действия группы Макова, достойно выполнившей задание командования корпуса и первой водрузившей знамя над Рейхстагом, с самого начала и до сих пор целенаправленно игнорируются.

Ответная реакция генерала, и без того раздраженного нежданным визитом маложеланного свидетеля, Минина просто поразила. Не глядя собеседнику в глаза и уже совершенно не скрывая своего крайнего неудовольствия, Переверткин вдруг заявил, что лично он задачу водружать Знамя Победы В. Макову не ставил. Тому якобы было поручено лишь осуществлять разведку и оперативно докладывать обстановку в штаб корпуса. А капитан взял да и проявил излишнюю инициативу, за что ему после взятия Рейхстага было сделано соответствующее внушение.

Чтобы читатель точнее уловил чувства, которые охватили при этих словах сидящего напротив генерала Минина, напомним содержание документа, который в тот момент благополучно лежал в архиве Центрального архива Министерства обороны в подмосковном Подольске. Документ представлял собой оригинал наградного листа от 5 мая 1945 г . на имя Макова Владимира Николаевича. Согласно изложенному в нем, гвардии капитан – цитирую: «был направлен в 150 с. д. для помощи специально подготовленным частям в выполнении задачи по захвату Рейхстага». Излишняя, по мнению бывшего комкора, а теперь замминистра, инициатива, оказывается, заключалась в том, цитирую все тот же документ, что офицер «активно участвовал в захвате Рейхстага и водружении над ним знамени». А «внушение» оформилось в строчке: «достоин звания Героя Советского Союза». Наградной лист, о чем уж говорилось ранее, венчала личная размашистая подпись… Семена Никифоровича Переверткина.

«Горько было, – описывал потом в беседе со мной Михаил Петрович, – слушать сплошную неправду от человека, занимающего такой огромный государственный пост».

А я, грешным делом, подумал: «Святой человек! Он все еще не подозревает, что десятилетиями самая сокрушительная, самая масштабная ложь, как правило, рождалась, утверждалась и по всей стране распространялась именно с этой державной высоты… »

Впрочем, разговор на том не завершился. Напоследок бывший боевой комкор, а ныне ответственный за общественный порядок в стране заместитель министра счел необходимым прямо предостеречь Минина и иже с ним. «Кто бы ни писал письма о штурме Рейхстага в ЦК КПСС или другие организации, – сказал Переверткин с металлом в голосе, – все они присылаются на рассмотрение и заключение мне или командующему 3-й ударной армией В. Кузнецову».

Визит в первой половине октября этого же года к бывшему командарму, находящемуся в то время на ответственной работе в центральном аппарате Минобороны СССР, окончательно расставил все по своим местам. Встретив Минина в приемной на

Кропоткина, 19, генерал-полковник В. Кузнецов тоже вокруг да около ходить не стал. На просьбу Минина оказать помощь в восстановлении исторической правды о штурме Рейхстага стразу же ответил отказом. Однако надо отдать должное: в отличие от Переверткина, менторского тона не придерживался. А попытался даже что-то объяснить. Например, рассказал, что в свое время командование армии и 79-го корпуса тщательно занималось этим вопросом. И даже провело нечто вроде расследования, когда многих участников штурма Рейхстага, в том числе М. Егорова и М. Кантарию, вызывали поодиночке и с каждым обстоятельно беседовали. И уж только после того, как установили, что все опрошенные одинаково оценивают обстановку, командование пришло к единому мнению, которое и нашло потом свое отражение в широко обнародованных материалах. О том, как он, командарм, в мае – июне 1945 г . сам визировал нужные наградные и отправлял в Москву легендированные его генералами и политотделом армии доклады о взятии Рейхстага и водружении Знамени Военного совета армии № 5, Кузнецов, конечно, умолчал. Уверенность, что все это надежно и надолго засекречено от потомков, избавила его от необходимости задуматься, насколько двусмысленно будет звучать его рассказ о собеседованиях «со многими участниками штурма, одинаково оценивающими обстановку» тогда, когда через много лет выплывут на свет из тьмы спецхранов документы с его собственной подписью и подписями его подчиненных.

Впрочем, уже в ходе разговора Минин, уже начитавшийся открытых публикаций, авторы которых все никак не могли свести концы с концами, понял, какая сила стоит на пути правды и как тяжело будет ее отстаивать…

Многое объяснила и вроде бы случайная реплика генерала, брошенная где-то в середине разговора и подтверждающая уже сказанное Переверткиным. Случилось это, когда, не меняя своего добродушного тона и даже с некоторой «простецой», Кузнецов вдруг вспомнил о неком письме в инстанцию, созвучном устремлениям бывшего фронтовика-солдата. А вспомнив, неожиданно погрозил пальцем Минину и, понимающе подмигнув, сказал: «Это, наверное, ты, сукин сын, писал письмо, в котором был начертан план расположения Рейхстага и ближайших к нему правительственных зданий, на котором были указаны и водоем, и канал?!»