Обнимаю и целую вас обоих — Виктор.

2 мая 1991 г., Красноярск».

К письму приложена открытка с рисунком В. Каневского «Сойка». На нем — пометки Астафьева. К голодному птенцу с открытым клювом по стрелке приписано: «Это Женя», другая стрелка указывает на сойку с бабочкой в клюве и рядом надпись: «Это Юля». На обороте короткий текст: «Женя! Юля! Вот так вот вас изобразил художник и тут уж ни убавить, ни прибавить…

Нежно Вас обоих целую. В.».

«Дорогая Юля! Дорогой Женя!

Вот долеживаю я в больнице положенное, появилось у меня тут свободное время и решил вам маленько „прописать про свою жизнь“, как говорят у нас в деревне.

Жисть как жисть, идет и все в одном направлении. Отрешившись от всяких союзов и борьбы за несчастный народ и Родину посредством пустопорожней болтовни, решил я заняться делом наиболее необходимым этому самому народу и Родине, т. е. своим делом и думаю, что в этом и есть спасение — всякому своим делом заниматься, а коли сил достает, помочь ближнему своему заниматься этим же.

Закончив „Последний поклон“ — последние главы печатались в № 2–3 „Нового мира“ — все я лето, сидючи в Овсянке, отдал подготовке нового собрания сочинений. Молодое издательство „Сибирская книга“ решило издать меня наиболее полно, и для начала мы наметили 14 томов. Летом я писал предисловие, готовил комментарии к первым 4-м томам, которые должны выйти в 1993 году. Боюсь, что далее этого дело не пойдет, ибо пока мы замысливали издание, пока собирали первые тома, цены на бумагу, оберточные материалы так выросли, что молодому издательству их не выдержать, ведь уже и без того стоимость одного тома определена в 100 рублей, и больше им, наверное, увеличивать нельзя…

Несмотря на это я работаю над „Затесями“, началось печатание 1-й книги моего романа в „Новом мире“ № 10–12, и я набираюсь сил для работы над второй книгой, авось и начну, трудная предстоит работа.

Осенью, в сентябре, был я на рыбалке в промысловой бригаде, ловили точунка, дивную маленькую рыбку. Ну и красную рыбу ловили, попался осетр на 35 килограммов, сожрали его и стерляди поели досыта.

На удочку поймали мало, осень затянулась и рыба не катилась, но зато в августе я вместе с Андрюшкой и Женькой отвел душу, изловив килограммов 20 хариуса и сделав Женьку заядлым рыбаком.

Вот там, на последней рыбалке, я и получил обострение легких и пробовал дома лечиться, но тут подоспела уборка, и я добавил простуды… Но уже ничего, оклемался. Лишь только тяжело со всеми нами, особенно с ребятами, они, гаденыши, чем дальше растут, тем с ними тяжельше, даже со своими ребятами было вроде полегше, они хоть немного учились и слушались. Эти же, как бараны или свиньи жвачные, ленивые, вредные, поперечные, на каждое слово десять в ответ, а старший — вообще наглым хамом растет, видно в папу удался, Ришка вроде бы всякая была, но не такая же дрянь, а Полька та в прадеда удалась, в моего папу. Во легкий характер! Все ей нипочем, слова от нее отскакивают, одно отличие от прадеда худое, тот был чистюля и в обиходе своем и домашнем обращении, эта же неряха, вральман, лентяйка, но беспечна и весела. Что с нею будет? Да и с ним тоже? Завел уже шмару, дружит с нею в открытую, дома почти не бывает, приходит пожрать, поспать… да иногда бабушке нахамить.

Во, наказание нам на старости лет! Марья едва уже живая, но топчется и с утра и до поздней ночи. Не дай Бог падет, пропали мы все и в первую голову эти беспечные, беды своей не сознающие дети.

У нас стояла теплая, сухая и прекрасная осень и вот разом кончилась — сразу морозы, снег и зима. Может, оно так и лучше.

Вот так и живем. О жизни вообще-то не пишу, она, как и всюду, разбродна, неопределенна и зла. И нет надежды на поправку, и если Господь нас еще раз не простит и не пожалеет, видно, пропадать всем нам, остаткам горького народа русского.

А как вы? Я пробовал вам звонить, но то ли вы были на даче, то ли телефон наш в очередной раз барахлит, ничего у меня не вышло. И написать собирался давно, слава Богу, вот собрался.

Желаю вам обоим сносного здоровья, сносной зимы, покоя в доме и на Земле, хлеба на столе.

Обнимаем, целуем, я и Маня.

Ваш — Виктор.

5 ноября 1992 г., Красноярск».

Следующее письмо относится, очевидно, к 1996 году, так как в нем упоминается очерк «Разговор со старым ружьем», написанный в это время. Текст Астафьева расположен на второй странице, в конце письма М. С. Корякиной Капустиным. Виктор Петрович нарисовал адонис и сделал к цветку такую приписку:

«Женя! Юля!

Не все Вам цветочки рисовать, и я вот нарисовал Вам стародуб-адонис, трава от сердца. Пейте по стакану в день, и хворать перестанете.

Виктор».

Письмо М. С. Корякиной:

«Милые, родные, Юля и Женя!

Ах, как летят дни и ночи — частицы жизни, а значит, и радости, и надежды, которым уж не дано сбыться, чтоб высветлить жизнь — печально! Однако так хочется почувствовать (хотя бы!), что душа еще не совсем состарилась и способна тихо мечтать, надеяться и тем замедлить скоротечность времени…

Я поздравляю вас со всеми грядущими праздниками и неизменно желаю вам много-много сил, которые дают здоровье, чтоб случались не минуты, а часы, дни и вечера — для души, когда можно дать себе волю почитать, посмотреть что-нибудь интересное по ТВ в безделье, чтоб никуда не торопиться, а устроиться поудобней в кресле или на диване, приснять тапочки, смазать кремом натруженные руки, чтоб утишить в них усталость, и, поглаживая то одну, то другую, созерцать…

Я иногда даже помечу для себя, чего надо бы посмотреть или послушать, но часто, оторвавшись от дел, спохвачусь, а паровоз уж ушел…

Еще я желаю вам хорошей, ласковой, теплой весны и лета, успешных дел и чтоб не прошло это золотое время мимо. Будьте хоть немножко, но оптимистичны, иначе как жить? А треп бесконечный политиков да разных ораторов не переслушать, более того, мы все равно ничего изменить не могли и не сможем. Хотя я, как наркоман, жду „Вести“ — так боюсь войны, уж и не за себя, за ребят. Витя работает в какой-то туристической фирме, дома бывает „находами“ — где-то поблизости от работы снимает комнату, говорит, с Мишкой, а может, с Машкой?.. Но домой приезжает чистый, прибранный, трезвый — и это слава Богу. Поля очень выросла, в каникулы изо дня в день ездила к „своим“ лошадкам — далеко, но есть при заводе ипподром, лошади; у нее, послушаю, так то о Барселоне, то о Брыле… — Не из тучи гром! Как и у Жени — сына Татьяны и Андрея: учится в лицее нормально, но… помешан на химии! Иногда подумаю: кто из него выйдет? Ученый, учитель, изобретатель?..

Витя написал новую повесть, я четырежды ее перепечатала, затем размножила на ксероксе, и один экземпляр Витя уже отправил в „Новый мир“ — как обещал. Написал рассказ „Разговор со старым ружьем“ — славный, печальный, светлый и текучий, как ручеек, пока не споткнется на раздражении — ведь и политики, всяких беспорядков в стране!.. Все мы — рабы, в душе бунтующие, — раздражение тут как тут — все это очень мешает жить.