чтобы она знала, как важна для меня». — «И достаточно, чтобы хватило на всех ее друзей».

Кровь отлила от моего лица, из глаз полились слезы. Я сделала шаг, другой и еще один. Пока не оказалась лицом к лицу с правдой Наоко. И моего отца.

И моей собственной правдой.

Я упала на колени, обняла себя за плечи и заплакала.

Я нашла ее, пап. Я нашла свою сестру.

Она была окружена друзьями.

Один, два... Я насчитала шесть статуй. Хатсу успела сбежать, и Сора, значит, один из них — ребенок Джин. Может, тот, на котором шарф ручной вязки? Может быть, ребенок Айко и, может быть, Чийо, и Йоко, девушки, с которой Наоко ни разу не встречалась, но слышала ее крики и крик ее ребенка. Больше я ни о ком не могла вспомнить.

У каждой статуи было свое лицо: двое улыбались, двое плакали, один спал. А у моей сестры, у статуи которой было больше всего цветов, было единственное деревянное надгробие, и ее статуя смотрела прямо на меня.

И тогда у нас с ней состоялся разговор. Тот, который должен был произойти много лет назад.

Я тебя искала.

Вот и я, вот и я.

Я сморгнула слезы, вглядываясь в красные иероглифы на деревянном надгробии. Что тут было написано?

Я повернулась, чтобы спросить монаха, но он уже исчез. Я быстро вытащила телефон, сделала снимок надписи и побежала по роще с чужеземными деревьями следом за ним, прося его остановиться.

Простите? Сэр? — я обегала одно надгробие за другим, заметив его у дальнего конца поля. Он уже подходил к тропинке. — Сэр?

Он обернулся.

Я побежала еще быстрее. У меня так сильно билось сердце, что когда я все-таки его догнала, то сначала не могла произнести ни слова.

Тогда я взяла телефон, вывела на экран фотографию и показала ему. Его глаза бегали от моего лица к снимку.

— Что тут сказано? — я показала на изображение. — Тут, — я размахивала руками, стараясь убедить его произнести слова, которые мне так хотелось услышать.

Он полез в карман и достал очки для чтения. Тонкая оправа сидела почти на кончике его носа. Он сощурился.

— А, чосаи тори.

У меня екнуло сердце.

— Что, простите?

— Чосаи тори, — он улыбнулся.

— Э-э-э, — расставив указательный и большой пальцы на одной руке, он показал ими небольшое пространство. — Чосаи, потом он поднял за и стал оглядываться. Вон тори, над пролетела коричневая птица с бежевым брюшком.

Монах на всякий случай похлопал руками, как крыльями.

— Птица? «Тори» означает птица? «Тори» это птица по-японски? Чосаи тори — маленькая птичка.

И я снова посмотрела на изображение на экране в моей руке.

На надпись на могильном камне моей сестры.

На ее имя.

На мое имя.

Которое было у нас одно.

* * *

Папа не забыл о маленькой птичке. Он назвал меня в ее честь. Пусть я не узнаю всего о его желаниях и мечтах или о причинах, удержавших его вдали от них. Это уже не имело значения, потому что я больше не сомневалась в папином сердце. Как он и сказал в своем письме Наоко — она была в его сердце.

Сквозь слезы я поблагодарила монаха и побрела обратно к своей сестре, стараясь разобраться в своих мыслях.

Письма. Наоко сказала, что были еще письма, но «она похоронила их вместе со своей болью». Она хотела сказать, что похоронила их здесь? Значит, у моей сестры все это время были папины письма? Если так, то маленькая птичка точно знала все причины и преграды, даже если они были не известны мне. Но зная мужчину, которым был мой отец, и с помощью Наоко познакомившись с юношей, которым он тогда был, я всем своим сердцем верю в то, что он пытался вернуться.

Мне оставалось только одно.

Сдержать свое обещание.

Я развязала шарф моей матери — шарф Наоко, — сняла его с шеи и осторожно повязала на статую Дзи-зо моей сестры. Теперь, окруженная белыми цветами, она была не только наряжена в красную шапочку и манишку, но и украшена шарфом, который дважды пересек океан и был передаваем от отцов дочерям, от мужей женам. Я рассказала сестре о том, что у нас одно имя на двоих и что, передавая ей этот шарф, я передаю в нем всю нашу любовь.

Ее матери, ее отца и мою.

Прощаясь, Наоко сказала: «Я хочу, я надеюсь, что вы наконец примиритесь с прошлым вашего отца. Знайте, что эта встреча с вами, ваше имя позволили мне примириться с моим».

Узнав имя своей сестры, я примирилась с его прошлым.

Как окаасан и Наоко, как Наоко с ее Маленькой Птичкой, после целой ночи долгих разговоров, сейчас, пролив слезы рядом с сестрой, рассказав ей все, что я знала об отце, о нашем отце, мужчине, которого я по-прежнему обожала и знала, я отпустила свое прошлое.

Ради нас обеих.

Ради всех нас.

Птица вылетела из моих рук.

ЭПИЛОГ

Япония, настоящие дни

Как я и говорила раньше, время дает всем равные шансы. Ему безразлично, счастливы мы или грустны. Оно не ждет, не торопится и не опаздывает. Это линейное явление, которое двигается только в одном направлении и является константой.

Но прощает ли оно?

Я часто об этом думаю.

Многие годы тьма разъедала мои кости, и я не могла уйти от прошлого. Оно преследовало меня, нашептывая вопросы, начинавшиеся с «если бы не» и «что, если». Сатоши говорил, что так моя боль выжигала себя и что только приняв этот процесс я могла от нее освободиться и встретить лицом призраки своих страхов.

Я срезала цветы, когда увидела призрак Хаджиме .

Я положила стебель в корзину и отогнала надоедливую пчелу. Когда она пролетела мимо моего лица, я взмахнула рукой снова. Подняв глаза, я увидела мужчину, идущего по дороге к дому. Мужчину в бежевых брюках и белой рубашке с закатанными длинными рукавами. Стоял ясный полдень, и когда я прищурилась, перед моими глазами только прыгали голубые и желтые солнечные зайчики.

Тогда я прикрыла глаза рукой и попыталась рассмотреть идущего. В плавных длинных шагах мужчины было что-то знакомое, как и в его легкой, естественной манере держаться. Когда он подошел, оглядываясь, я склонила голову набок. У него были те же темные волосы, только длиннее. Точеный подбородок с ямочкой, как у