От нефтяной трубы и от перегонки черного золота в бензин Алазаеву перепадали сущие пустяки. Рынок наркотиков поделили без его участия. У него хватило ума не ввязываться в его передел, как делали многие. Все они уже у Аллаха или в других таких же далеких местах. Вряд ли им хорошо сейчас, и они небось мечтают вернуться немного назад во времени, чтобы пойти по другой дороге. Последуй он их примеру, а ведь уговаривали, обещали чуть ли не горы золотые, и давно бы уже валялся в какой-нибудь безымянной яме, как бродячая паршивая собака, присыпанный карболкой, чтобы не распространялась всякая зараза от гниющей органики. Хуже такой могилы — не придумаешь.

Через фильтрационный лагерь ему не пройти. Обязательно кто-то опознает, хоть его внешность была и не так известна, как других полевых командиров. Лавры голливудских кинозвезд не давали им покоя, и они записывали публичные казни на видеокассеты, которыми завалили все блошиные рынки Истабана. «Оскаром» или «Никой» их вряд ли наградят, но вот контрразведка федеральных войск оценит эти творения по заслугам. Против Алазаева такого компромата не существовало. Он просто не мог столь расточительно использовать ценный человеческий материал. Но все же… Пожалуй, он не отделается даже максимальным сроком заключения. Вышки ему не избежать. Алазаев корил себя за жадность — нужно было бежать, как только федеральные подразделения перешли истабанскую границу, обиженные на идиотов, что вздумали вторгнуться в соседнюю губернию. Они напоминали тех безумцев, которые возомнили себя могущественнее богов и решили бросить им вызов, а боги раздавили их ладонью, как комара. Алазаев внушал себе, что это не надолго, что федералы не пойдут дальше реки, встанут на той ее стороне, возведут оборонительные сооружения, наподобие тех, что когда-то построили немцы на побережье Франции. Обложат Истабан бетонной стеной, как волка красными флажками, и никого не будут пускать в Россию. Это не страшно. Если не ввязываться в бесполезные сражения, когда у тебя автомат, гранатомет, а у противника гаубицы, бронетранспортеры, танки и авиация, переждать немного, то потом жизнь вернется в прежнее русло. У федерального центра вновь возникнут какие-то первоочередные задачи, из-за которых он на некоторое время забудет о существовании Истабана, и если не напоминать о себе, то такое положение может длиться годами. Какие они идиоты, что вторглись в соседнюю губернию! Нельзя было позволять этого. Тогда бы сейчас Алазаев продолжал заниматься своим бизнесом. Денег много не бывает, а тех, кому нужно заменить печень, почку или сердце, в мире не счесть.

Небольшая взлетная полоса, сделанная на льду замерзшего озера, пустовала. Ее засыпал снег. Напоследок можно было заработать. Любой из полевых командиров хорошо заплатил бы за то, чтобы его вывезли за территорию Истабана. Но маленький самолетик «Скайхоук» фирмы «Локхид», на котором прилетал врач, осматривал пленных и говорил, кто его устраивает и какие органы нужны, — задерживался. В последний раз он прилетал три недели назад. Сейчас он боялся русских. Зря. После того как сгорел на аэродроме единственный транспортный самолет, который был в распоряжении боевиков, авиация повстанческой армии Истабана перестала существовать, и все самолеты российских ВВС были ориентированы исключительно на наземные цели. Алазаев не хотел упускать последний шанс. Когда прилетит самолет, он предложит врачу и пилоту хорошие деньги за билет в один конец. Они просто не смогут отказаться. Только бы врач прилетел. Алазаев чуть было не пошел на улицу, чтобы посмотреть — не летит ли самолет.

Магнитофон стал воспроизводить какую-то потасовку, и Алазаев отключил его. Главным участником мордобития был Сталлоне, лихо раскидывающий в разные стороны вставших в очередь солдат Советской армии. Одеты они были в слишком шикарные шинели, которые не положены даже офицерам. Алазаев понял, что затер-таки часть кассеты Малика. Если он обнаружит сей факт, то кричать и капризничать, конечно, не будет, поскольку этого не позволяла субординация, но обиду затаит. Не хотелось его огорчать. А вот пришлось. Жаль.

Магнитофон выплюнул кассету, будто она пришлась ему не по вкусу. Пленки на кассете осталось совсем мало. Фильм шел к концу. Алазаев заставил магнитофон вновь проглотить кассету, а потом прокрутил ее на самое начало, думая, что у Малика не скоро появится время, чтобы досмотреть ее. Может, никогда не появится. Тогда он ни о чем не узнает и не обидится. Кстати, пора ему и возвращаться, а то замерзнет ненароком.

Голова болела так, словно всю ночь ею пробивали стену. Где в палатке найти такие крепкие стены? Ох, хоть анальгин глотай, но, скорее всего, он не поможет, и лучше сразу же отправиться к врачам — выпрашивать обезболивающее.

Тело провело несколько часов в положении эмбриона, возомнило, что это его естественное состояние, и теперь не хотело принимать более привычную и удобную позу, откликаясь на каждое робкое движение тупой, озлобленной болью. Стоило только пошевелиться, и сразу появлялось чувство, будто мышцы отваливаются от костей.

Во рту застоялся неприятный привкус, будто накануне Кондратьев так оголодал, что ел давным-давно просроченные продукты. Но в этом случае у него уже должен был вспухнуть живот, и сейчас он корчился бы от боли в желудке. Затолкать бы в рот подушечку «Дирола». Все равно какого. Здесь не до изысков и пристрастий. Кондратьев сунул руку в карман, но нащупал лишь помятую бумажку. Это все, что осталось от пачки с жевательной резинкой. Новой — не достать даже у врачей. Капитан разочарованно скривился, будто проглотил что-то очень невкусное. Чем же заглушить противный привкус? Вот в чем вопрос.

Вчера, вернее сегодня ночью, они добрались до базы без происшествий. Командир полка глаз не сомкнул, дожидаясь подчиненных и, когда наконец-то ему доложили, что все вернулись, он устроил им разнос. Ему и так редко удавалось прикорнуть, а что такое мягкая подушка и одеяло, командир вспоминал лишь в мечтах… Речь его была эмоциональной и переполненной часто встречающимися в разговорах словами, которые в теле и радиорепортажах заменяются попискиванием, а в статьях или книгах — многоточием. Из-за этого фраза приобретает многозначительность и некую незаконченность, словно принадлежит какому-то оппозиционеру, привыкшему, что все научились читать между строк и поймут, что он сказал.

Полковник готов был взять «газик» и выехать навстречу застрявшей в ночи БМП, а потом сопровождать ее до базы. Так ему было бы спокойнее. Боевики активизировались, перешли к тактике засад. Пилоты «Стрекоз» почти не спали, но все равно не могли обнаружить все западни. Полковнику не хотелось, чтобы его часть упоминалась в различных СМИ, наряду с елесеевским ОМОНом и староосколовским спецназом, которые понесли в последние дни очень большие потери. Чуть ли не все убитые и раненые, значащиеся в сводках за неделю — а цифры эти в несколько раз выше среднестатистических, — именно из этих подразделений.

Беды не случилось. Но раздражение в полковнике прямо-таки клокотало, как кипящая вода в чайнике. Остудить его не смог даже вид плененного полевого командира. Капитан сразу же продемонстрировал его, как только заметил полковника. Но полевого командира уже ждали двое в серых одеждах. Контрразведка! Чем-то они напоминали архангелов, которые пришли забрать очередного грешника на страшный суд. Они видели так много горя и страданий, что лица их окаменели, и теперь никакие эмоции уже не могли проступить сквозь белую, как гипс, кожу. Кондратьеву показалось, что, увидев их, до сего времени пытавшийся держаться бодро и даже с каким-то вызовом, будто ничего не случилось, и его вскоре освободят, полевой командир вдруг задрожал, как от холода. «Нет! Нет… Только не этим», — молили его глаза, но ничего сказать он не мог, в горле пересохло — там потерялись все звуки, и только тихий хрип вырывался из широко открытого рта. Пленный дернулся и поник, когда контрразведчики повели его, обступив с обеих сторон. Его спина ссутулилась, точно у немощного старика. Двое по бокам поддерживали его, помогали идти, а то он давно упал бы от слабости. Прежде чем дело дойдет до суда, ему хорошенько промоют мозги. Не все могли вынести эту процедуру…