защищенный

Британским старым вольным львом,

И черных вод твоих приливы,

И пашущий морские нивы

Корабль, и след за кораблем.

Люблю смотреть, о глубь морская,

Как чайка, жемчуг отряхая,

В тебе купает край крыла,

Исчезнет под волной огромной

И вынырнет из пасти темной,

Как чистый дух из бездны зла.

Люблю твой пик остроконечный,

Где внемлю песне моря вечной

(Ее, как совесть, не унять),

И кажется, в пучине мглистой

Не волны бьют о брег скалистый,

А над убитым плачет мать.

Джерси, декабрь 1852 г.

НАРОДУ

Безмерный океан с тобою схож, народ!

И кротким может быть и грозным облик вод;

В нем есть величие покоя и движенья;

Его смиряет луч и зыблет дуновенье;

Он — то гармония, то хриплый рев и гром;

Чудовища живут в раздолье голубом;

В нем созревает смерч; в нем тайные пучины,

Откуда и смельчак не выплыл ни единый;

На нем как щепочка любой колосс земли;

Как ты — насильников, крушит он корабли;

Как разум над тобой, над ним маяк сверкает;

Он бог весть почему — то губит, то ласкает;

Его прибой — на слух как будто стук мечей —

Зловещим грохотом звучит во тьме ночей,

И мнится, океан, — как ты, людское море, —

Сегодня зарычав, все разворотит вскоре,

Меча на берег вал, как бы металл меча;

Он Афродите гимн поет, ей вслед плеща;

Его огромный диск, его лазурь густая

Полночных звезд полны, как зеркало блистая;

В нем сила грубая, но нежность в ней сквозит;

Он, расколов утес, травинку пощадит;

Как ты, к вершинам он порою пеной прянет;

Но он, — заметь, народ! — вовеки не обманет

Того, кто с берега, задумчив и пытлив,

Глядит в него и ждет, чтоб начался прилив.

23 февраля, Джерси

ПЕСЕНКА

Его величие блистало

Пятнадцать лет;

Его победа поднимала

На свой лафет;

Сверкал в его глубоком взгляде

Рок королей.

Ты ж обезьяной скачешь сзади,

Пигмей, пигмей!

Наполеон, спокойно-бледный,

Сам в битву шел;

За ним сквозь канонаду медный

Летел орел;

И он ступил на мост Аркольский

Пятой своей.

Вот деньги — грабь их лапой скользкой,

Пигмей, пигмей!

Столицы с ним от страсти млели;

Рукой побед

Он разрывал их цитадели —

Как бы корсет.

Сдались его веселой силе

Сто крепостей!

А у тебя лишь девки были,

Пигмей, пигмей!

Он шел, таинственный прохожий,

Сквозь гул времен,

Держа и гром, и лавр, и вожжи

Земных племен.

Он пьян был небывалой славой

Под звон мечей.

Вот кровь: смочи твой рот кровавый,

Пигмей, пигмей!

Когда он пал и отдал миру

Былой покой,

Сам океан в его порфиру

Плеснул волной,

И он исчез, как дух громадный

Среди зыбей.

А ты в грязи утонешь смрадной,

Пигмей, пигмей!

Джерси, сентябрь 1853 г.

ULTIMA VERBA[8]

Убита совесть! Он, довольный черным делом,

С усмешкой торжества склонился к мертвецу.

Кощунственно глумясь над бездыханным телом,

Он оскорбляет труп ударом по лицу.

Коснея в бездне лжи, стяжательства и блуда,

Судья ждет подкупов, священник — синекур,

И бога своего, как некогда Иуда,

В Париже в наши дни вновь продает Сибур.

Гнусавят нам попы: «Покорствуйте! На троне

Избранник господа и курии святой».

Когда они поют, меж набожных ладоней

Нетрудно разглядеть зажатый золотой.

На троне — негодяй! Пусть он помазан папой,

Он дьявольским клеймом отмечен с давних пор.

Державу он схватил одною хищной лапой,

Сжимает он в другой палаческий топор.

Ничем не дорожа, попрал паяц кровавый

Долг, добродетель, честь, достоинство церквей;

От власти опьянев, он пурпур нашей славы

Постыдно запятнал блевотиной своей.

Но если мой народ в бессовестном обмане

Погрязнет, — может быть, и это впереди, —

И если, отказав в приюте, англичане

Изгнаннику шепнут: «Нам страшно, уходи!»

Когда отринут все, чтоб угодить тирану;

Когда помчит судьба меня, как лист сухой;

Когда скитаться я от двери к двери стану

С изодранной в клочки, как рубище, душой;

Когда пески пустынь и в небесах светила —

Все будет против нас, отверженных гоня;

Когда, предав, как все, трусливая могила

Откажется укрыть от недугов меня, —

Не поколеблюсь я! Я побежден не буду!

Моих не видеть слез тебе, враждебный мир.

Со мною вы всегда, со мною вы повсюду —

Отчизна, мой алтарь! Свобода, мой кумир!

Соратники мои мы цели величавой,

Республике верны, и наша крепнет связь.

Все, что теперь грязнят, — я увенчаю славой,

Все то, что ныне чтут, — я ниспровергну в грязь.

Во вретище своем, под пеплом униженья,

Греметь я буду: «Нет!» — как яростный набат.

Пусть в Лувре ты теперь; но предвещаю день я,

Когда тебя сведут в тюремный каземат.

К позорному столбу вас пригвождаю ныне,

Продажные вожди обманутой толпы!

Я верен вам навек, опальные святыни,

Вы — стойкости моей гранитные столпы.

О Франция! Пока в восторге самовластья

Кривляется злодей со свитой подлецов,

Тебя мне не видать, край горести и счастья,

Гнездо моей любви и склеп моих отцов.

Не видеть берегов мне Франции любимой;

Тяжка моя печаль,