Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не верю своим ушам. И глазам тоже. Тому, что слышу и вижу. Он не только не уходит, но уже снял пиджак и успел разуться, пока я предавалась горестным размышлениям.
– Вы остаетесь? Правда? – ляпаю то, что вертится на языке, и его брови взлетают вверх.
– Не понял. Вы пригласили меня для того, чтобы я отказался? Так мне уйти?
Ему совершенно точно смешно, я вижу, как прячется улыбка в уголках губ, а темные глаза впервые за сегодняшний день не смотрят на меня с осуждением.
– Нет! – выкрикиваю с нахлынувшей на меня радостью. Подскакиваю с пуфика, стараясь не сильно опираться на больную ногу и соображая, как добраться до кухни с наименьшими потерями. – Ни в коем случае!
А он все-таки смеется. Запрокидывает голову и заливается громким и веселым смехом. И настолько преображается в этот миг, расставаясь с привычной уже для меня строгостью, что я залипаю, окончательно теряя голову. И если бы не была влюблена по самые уши, то точно влюбилась бы теперь, глядя на него, такого открытого, доступного и близкого, что ли. Ставшего за одно мгновенье намного ближе, чем даже когда держал меня на руках, прижимая к своей груди.
– Маш, – отсмеявшись, он смотрит на меня, а в глазах продолжают лучиться искорки веселья. – Как случилось, что ты свалилась на мою голову? Я такого количества эмоций сразу не переживал уже целую вечность. И боюсь представить, что будет в следующую минуту.
– Я не сваливалась, – шепотом отвечаю, не зная, как реагировать на его слова. Звучат они не очень, и мне совсем не хочется, чтобы шеф считал меня одной большой ходячей неприятностью. Но он, кажется, уже не сердится, и явно более расположен ко мне, чем раньше. А ради этого и не такие слова можно стерпеть. Ну, ведь и правда, я много всего успела натворить сегодня.
И тут до меня доходит еще одно. Лавроненко сказал «ты». И назвал меня Машей. Не строго и официально – Марией, а почти что ласково. И хотя я упустила момент, в который случилась эта невероятная трансформация, мое влюбленное сердце все равно умудряется воспарить до неведомых прежде высот.
– Чай тоже будет с содой? – пока вожусь с кипятком и заваркой, мужчина изучающе осматривается по сторонам. И вопрос задает без тени улыбки на лице. Если бы я не увидела, присмотревшись, затаившиеся в самой глубине глаз смешинки, снова бы испугалась. А так лишь смущаюсь, чувствуя, как становится горячо щекам. Мне до сих пор стыдно за тот инцидент.
– Извини, – неожиданно выдает Лавроненко. – Неудачная шутка. Я просто хотел, чтобы ты немного расслабилась. А то выглядишь, как на экзамене, к которому не очень готова.
– Я и чувствую себя так, – признаюсь, все еще не до конца веря, что это мне не снится. Вчера вечером я доказывала Капитолине Сергеевне, что ее сын ни за что не возьмет меня на работу. А сегодня мы собираемся вместе пить чай. В моей доме. Наедине! Правда, я успела наделать целую кучу ошибок, но шеф все равно почему-то не уволил меня.
Ответ приходит раньше, чем я успеваю обдумать вопрос. Алексей поднимается со стула и подходит ко мне, с высоты своего роста без труда снимая с верхней полки чашку, которую я никак не могу достать, балансируя на одной ноге. Мы храним там посуду для гостей, самую лучшую, и пользуемся ею крайне редко.
Чашка очень красивая, из белого дорогого фарфора, но при этом строгая и стильная. Мужская. Ее кто-то подарил отцу, но тот не стал пользоваться сам, оставив для таких вот особых случаев. Как сейчас.
Лавроненко ненадолго удерживает ее, разглядывая, прежде чем поставить на стол, а я смотрю на его руки. Длинные, гибкие пальцы, с аккуратными ухоженными ногтями. Широкие ладони с переплетением вен. Кожа шероховатая и немного жесткая – я успела это почувствовать, когда он бинтовал мне ногу. Но это руки настоящего мужчины. В каждом их движении чувствуется сила, уверенность, как и во всем, что он делает. Под рукава рубашки убегают шелковистые темные волоски, и мне очень хочется дотронуться до них. Так сильно, что кончики собственных пальцев начинают зудеть, и я прячу руки за спину, чтобы случайно не поддаться искушению.
А он разворачивается ко мне и произносит с легкой улыбкой:
– Маш, тебе надо быть смелее. Мы все допускаем ошибки. В этом нет ничего страшного. Надо уметь их признавать – и двигаться дальше.
– Я испугалась, что вы меня уволите, – выдаю, собираясь добавить, что на самом деле это заслужила, но мужчина прерывает меня.
– Я стараюсь не делать поспешных выводов. И не принимать решения под воздействием эмоций. В нашем деле трезвая голова – лучший помощник.
Разве можно быть таким идеальным? Он еще и рассуждает так правильно и мудро… И готов дать мне еще один шанс?
– Скучно нам с тобой точно не будет, – снова улыбается шеф. – А положительные эмоции, как известно, продлевают жизнь.
Хотя я прекрасно понимаю, что это его «нам с тобой» означает только лишь совместную работу, ничего не могу поделать с кипящей внутри радостью. Лишь на мгновенье закрываю глаза, чтобы она не выплеснулась наружу. И надеюсь, что мне повезет, и Лавроненко не заметит телячьего восторга, с которым я на него смотрю.
Отворачиваюсь к кухонному столу, чтобы добавить кипятка в заварочный чайник, и скорее угадываю, чем слышу шаги мужчины за спиной. Он двигается незаметно, так, словно хищник, подкрадывающийся к добыче. А эта самая добыча ждет возможности быть пойманной.
Подаюсь назад, прижимаясь спиной к твердому мужскому телу, и замираю в ожидании реакции. Он наверняка сейчас оттолкнет меня, ставя на место строгим тоном. Объяснит, что подобное недопустимо. Что я должна запрятать свои чувства подальше и никогда больше их не показывать.
Но вместо этого ощущаю, как теплое дыхание касается волос, а сильные, гибкие пальцы осторожно приподнимают их, обнажая шею. И теперь уже его вздохи ласкают кожу, заставляя мое сердце биться в два раза быстрее. А когда чувствую первое прикосновение губ, оно и вовсе норовит вырваться из груди. Грохочет так, что это невозможно не услышать. Алексей смыкает руки на моем животе и скользит ладонями вверх, как раз туда, где так отчетливо слышится бешеный стук. И выше, накрывая грудь. Сдавливает, вжимая меня в свое тело. Прикусывает мочку уха и тихонько шепчет, оживляя целую толпу мурашек.
– Я мечтал об этом с первой минуты, как увидел тебя. Ни о чем другой думать не мог. Хотел попробовать, какая ты на вкус.
Он именно это и делает: дотрагивается губами до пульсирующей венки на шее. Проводит языком, и я невольно сжимаю бедра, пытаясь утишить нарастающее там давление. Запрокидываю голову и близко-близко над собой вижу его глаза. В них отражается мой силуэт, и одновременно они полны какой-то неведомой силы, страсти. Там полыхает огонь, от которого начинает ныть грудь и что-то внизу живота скручивается тягучей болью.
Тянусь к нему приоткрытыми, дрожащими губами и, ощущая долгожданный поцелуй, окончательно таю. Растекаюсь, как воск, от жара, спасения от которого нет.
Лавроненко разворачивает меня к себе, лишь на мгновенье оторвавшись от моего рта, приподнимает, усаживая на стол, и двигает колени в стороны, вклиниваясь между разведенных бедер. Снова целует, врываясь языком и словно вылизывая изнутри. Трогает, толкается, поочередно засасывает губы, терзая их почти до болезненности.