Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот последний день я и думать не мог, что конец настанет именно сегодня, через пару часов. Они водили меня на крючке третий год, и могли водить еще тридцать три. Все произошло случайно… Нет, не стану кривить душой.
Каким-то дьяволом меня занесло в захолустную церквуху. Там было темно, тихо, пахло ладаном – я и не слыхивал раньше таких запашков, хоть нос затыкай. И вот там чего-то дернуло, оборвалось внутри. Но не сразу. А когда поп отвернулся. Он не должен был отворачиваться от меня! Не имел он такого права! В церкви для всякого место есть, я не читал писаний разных, но слыхал – и последнему негодяю, самому гнусному грешнику не заказана дорога… А от меня он отвернулся. Ушел. Как в лицо плюнул! Я только потом вспомнил его глаза – и то случайно. Он же просто испугался, зрачки расширились, губы задрожали… Ну что такого он мог увидеть?! До сих пор помню, как спина похолодела, в поясницу будто колом ударили. Вышел. Отдышался. Начал соображать, что к чему. А ведь надо было бежать, бежать сломя голову из города, спасаться! И побежал бы. Да ноги отнялись. А потом, как пришел в себя, рукой махнул, дескать, нервы шалят. И впрямь – отпустило. Видно, так и должно быть, видно, перед концом всегда облегчение приходит.
За эти три года я столько всего перечитал о жизни после смерти, о самом «переходе», что будто сам по всяким «коридорам» прохаживался. Что меня заставляло интересоваться этими делами. До сих пор ума не приложу. Тянуло, и все! Хотя нет, вру, все вру! Интересоваться всей этой дребеденью я стал не просто так, была причина. Когда они сказали, что мне не жить, что найдут, разыщут хоть на краю света, так и пошло. Вместо того, чтобы следы заметать, я как мальчишка начал цепляться за дурацкую соломинку. Ведь не верил же ни во что, а сам цеплялся! Но это сейчас ясно. А тогда… Вся эта гнусная история не имеет отношения к моему рассказу. А может, и имеет. Все так запутано, что я сам себя начинаю подозревать. Но теперь уже все, теперь ни одна ищейка следа не возьмет. Все считают меня дохляком – еще бы: и акт составили, и в землю зарыли. Даже если я сам пойду с повинной, сам на себя покажу, все равно они меня выпрут, скажут, чокнутый приперся или бродяга, который решил пересидеть голодное время в тюряге. Меня вообще нету! Точно. Нет документов – значит нет и меня! А тех двоих уже расстреляли, это точно – я их ТАМ видал! Да и были бы они живы, все равно им бы никто не поверил. А ведь я этих баб семнадцать штук передавил, сейчас самому страшно становится. Никто не знает точное число кроме меня, ни милиция, ни кэгэбэшники (а их тоже подключали к расследованию), ни тем более эти гады, что саданули мне по черепу топором. Никто! Один я знаю – после каждой я на левом плече точку накалывал, маленькую такую, синенькую, ткнешь пару раз иголочкой с каплей черной туши на конце, и готово. Их ровно семнадцать! Семнадцать синеньких, семнадцать душ. Это не считая двоих случайных мужичков и одной бабки свидетельницы, эти трое подвернулись под руку, сами виноваты. А на двадцать первой меня и уделали. Очко! Вот и не верь после этого в приметы.
Ни один нормальный человек не станет о себе писать такого, ни за что не станет. А я пишу! Это меня Голос заставляет… или нет, мне теперь все одно, некого бояться, чего хочу, то и напишу. И все будет правдой. В правду люди никогда не верят – закон! Вот после этой церквухи, после попа напуганного и слабости в коленках, я и прижал последнюю в развалинах, напротив заколоченного магазина. Она по своему делу забежала, потому и напуганная была, пикнуть не посмела… И тут эти двое. Они зашли сзади, ткнули в спину чем-то. А сами – белые, тоже перепуганные, сразу видно – на пределе. От неожиданности я эту бабенку придавил, молча, быстро, только чего-то там хрустнуло. Так она на битом кирпиче да на стеклах, в пыли да побелке какой-то и осталась валяться, пальтишко красное… и изо рта красное течет, струйкой. Вот тоща я и понял – конец! Они не простят! Не отпустят! И бабенка в красном ни при чем, им плевать на нее, они за старое мстят, за свою, за себя. Выходит, я эту выследил, а они меня накрыли. Ребята крутые, я их еще тогда понял. Ведь меня после ихней бабы достали – полтора месяца под следствием просидел, думал все. Им бы радоваться, дуракам, какая разница – кто, что, как говорится, справедливость чтоб восторжествовала! Но у этих черных мозги набекрень, у них свои порядочки, а может, просто свихнулись. Это ведь они меня тогда вытянули и все замели, это они за меня кое-кому отвалили столько, что и детям еще останется, а подставили алкаша какого-то. Я и не знаю, что с тем алкашом – может, под вышку пошел, может, срок мотает, какая разница! Короче, вытащить они-то вытащили, но сразу свести счеты не смогли, все на виду было. Вот и пошло с того часу – я от них, они за мной! Карусель чертова! И ведь знал, что пришьют! Точно знал! А все надеялся на что-то, все грезил. Это теперь легко рассуждать да вспоминать. А тогда, в развалинах, обмер, сердце остановилось и руки обвисли. А как длинный вытащил топорик из-под плаща, так в глазах все перевернулось. Сверкнуло железо точеное… а я уже готов, уже и бить не надо, только вдруг вспомнил, где этот сверк видал: в церквухе, в глазах у попа, только я тоща его