Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Две недели мы жили в старом, покосившемся теткином доме, почти на самом берегу. Он достался мне в наследство, и я с самого начала не знал, что с ним делать. Заниматься ремонтом слишком дорого, продавать слишком дешево. Я называл его: теткин дом. Так он и стоял…
Мы валялись на теплом песке, грызли семечки, покупали на рынке парное молоко и мохнатые персики. Вечером разводили костер и пекли картошку и молодую кукурузу. И странное дело, Ню вдруг стала меня стесняться. Как только я это почувствовал, я захотел ее по-настоящему. Как не хотел женщину уже очень давно. Та чертовщина, которая возникла между нами… Не знаю, что это такое, может и…
— А маленьких чаек я называю знаешь как? Чаинками.
— Что? Что ты сказала?
— Я говорю, что маленьких чаек…
— А-а-а-а…
— А ты умеешь ловить ртом виноградинки?
— Я… не знаю. А зачем?
— Как зачем? Чтобы поймать!
— Нет, не умею.
— А я вот — запросто. Гляди.
— Ню-ю-ю-ш… Я сплю, Нюша…
… — Гоша…
— Что?
— А почему ты уже не ругаешься, когда я тебя Гошей зову?
— Привык…
— Вот и я тоже. Если привыкну к кому, потом не отдерешь. Хорошо, что к тебе привыкнуть невозможно, а то бы я, наверное, влюбилась…
— Почему невозможно привыкнуть?
— Так ты разный. Вот как море. Ах, Гоша, Гоша, море ты мое…
… — Скажи… А ты часто влюблялась?
— А я все время влюблена.
— Как это так — все время?
— Вот так — все время, а что?
— И сейчас влюблена?
— Конечно.
— В кого, можешь сказать?
— Да в парня одного. Так, ничего особенного.
— Ты спишь с ним?
— А как же. Тут самое главное обмен жидкостями.
— Это как? Какими такими… жидкостями? — сон сразу как рукой…
— Ну… всякими. Пот, сперма, слюна… Еще вдохновение…
— А это еще что такое?
— Что-то типа оргазма по-вашему.
— По-нашему…
— Сложно объяснить, Гоша. Да и ни к чему тебе.
Она опустила голову на подушку, прижалась ко мне так крепко-крепко и уснула. Прямо в старой вылинявшей футболке. Улыбаясь.
А я только под утро…
…Луна глядела на нас потому, что на море глядеть ей уже, наверное, надоело. Ню лежала рядом, обессиленная и нездешняя. И улыбалась как-то вовнутрь. А мне вдруг страшно захотелось узнать, о чем она думает, когда, как сейчас — сразу после…
Прежде мы никогда не спали вместе, в одной кровати рядом. Мы спали друг с другом, но в другом смысле, по-другому. А когда — засыпать и просыпаться…
Я подумал, что рай, очень может быть, существует…
Когда она перестала быть для меня обнаженной натурой? Телом? Ню?
Иногда — сразу после — мы болтали.
… — Гоша, скажи… А вот ты, когда портреты мои резал…
— Ну?
— Ты сильно… переживал?
— Переживал…
— А как?
— Что как? Переживал, и все.
— Понимаешь, об этом лучше говорить.
— О чем об этом?
— О смерти.
— О смерти? А кто умер? Не мы с тобой — это точно…
— Картины. Ты же их убил. Значит, они умерли. А тех, кто умер, надо вспоминать, иначе они умирают на самом деле…
Я поворачиваю к ней голову и вижу только ее силуэт на фоне ночного неба. Ну вот откуда у нее…
— Ты же не хочешь, чтобы они умерли совсем?
— Наверное, нет…
— Тогда говори…
— Ну как тебе объяснить… Было два момента. Первый — я никогда раньше не работал в такой технике. Очевидно, это в какой-то момент стало доминировать, а я не заметил. И получилось — техника ради техники. Это, конечно, упрощенно, но тем не менее… И потом — это не главное…
— А что главное?
— Пожалуй, излишняя самоуверенность. Вот… ты приходила, позировала, я на тебя смотрел… Иногда просто смотрел, даже ничего не делал, ни одной линии, ни одного мазка — ничего. Я