— Девушки! Новая рабыня. Зовут Лелия. Будет стоять при напитках.

Одна из рабынь, верийка-полукровка с очень неравномерной красно-белой кожей, вскинула остренький подбородок:

— Стоять она тоже будет голой?

Раздался смех.

Сильвия посмотрела так, что полукровка поникла и опустила голову:

— Если не замолчишь, Вана, — голой встанешь ты.

Этого хватило, чтобы угомонить ее. Судя по всему, Сильвия обладала тут неоспоримым авторитетом. Или властью. Она подвела меня к хрустальному бару у стены:

— Стоять будешь здесь.

Я кивнула.

Вальдорка выставила палец, указывая на узорный графин с сиреневым содержимым:

— Алисентовое вино — подается… — она указала на выдвижную стойку с тонкими узкими фужерами на ножке: — в этих фужерах.

Я снова кивнула. Сильвия ткнула в четырехгранную, почти квадратную бутылку рядом. Я решила, что не должна молчать:

— Красный горанский спирт. Подается с красным льдом в плоском низком бокале, — я указала нужный на стойке.

Сильвия довольно кивнула. Экзаменуя, прошла по всему содержимому бара, в котором я не знала лишь три наименования. Видно, Ник Сверт был недостаточно богат для подобных напитков.

Вальдорка осталась довольной. Внимательно посмотрела на меня, оценивая внешний вид. Достала из кармана гребень и зачесала мне волосы на макушке.

— В глаза господину не смотреть. Не разглядывать. Но при этом замечать каждый жест, чтобы не приходилось просить тебя дважды. Подбородок не задирать. Руки на груди не скрещивать. Ноги тоже. Держись с достоинством и смирением. Не горбись. Ты рабыня высокого дома и должна понимать, какая неслыханная честь тебе оказана.

Я молчала. Нет никакого смысла высказывать Сильвии свое недовольство или свои страхи. Она такая же рабыня.

— Не заговаривать, пока тебя не спросят. Не повышать голос. Не бубнить под нос. Стоять до тех пор, пока господин не отпустит тебя. Все поняла?

Сильвия насторожилась, ухватила меня за руку:

— Поклонись — господин.

Рабыни замерли, присев и низко опустив головы. Я слышала лишь размеренный стук каблуков. Каждый звук — как выстрел. И я сожалела, что этот холостой выстрел не способен меня убить.

Во рту пересохло. Я комкала заледеневшими пальцами юбку, понимая, что если он попросит что-то подать — графины и бокалы повалятся из рук. Может, для того меня здесь и поставили? Чтобы иметь лишний повод наказать? За малейшую оплошность, за разбитый бокал, за разлитое вино.

Сильвия разогнулась первой. Посеменила к хозяину, докладывая, что ванна готова. Он не ответил. Я лишь краем глаза заметила, что часть девушек покинула покои, другие засуетились, выстроившись вереницей. Я не поднимала головы. Лишь вздрогнула, когда передо мной пронесли черную мантию.

Я осмелилась поднять голову и увидела поток таких же черных волос.

Квинт Мателлин. Его покои.

Сердце колотилось, дыхание сбивалось, грудь ходила ходуном. Я не понимала, радоваться ли мне? Казалось, я не устою на ногах и рухну на мрамор. Хотелось прислониться к стене, найти опору, но я не могла. Я боялась одного: что отец окажется еще хуже сына. За два года у торговцев я слышала много, слишком много отвратительных рассказов, в которые не хотела верить. Считала их глупыми выдумками для неискушенных дур, которые толком ничего не видели. О господах, которые любят причинять боль, смотреть на страдания своих рабов. И банальная порка казалась на их фоне детским лепетом. Еще говорят, что чем влиятельнее человек, тем отвратительнее его фантазии.

Перед глазами вставали непрошенные картины, которых я никогда не видела, но услышанное так врезалось в память, что не вытравить. Однажды рассказывали о том, как хозяин наказал провинившуюся наложницу — баснословно дорогую верийку. Велел привязать к столу и собрал всю дворцовую охрану. И смотрел, пока не надоело. Говорят, после нескольких часов несчастная не могла даже кричать. Отключалась. Ее приводили в чувства медикаментами и продолжали. Пока у нее не остановилось сердце. Говорят, это случилось даже не следующим утром. Очень хотелось верить, что все это лишь страшилки, но… я уже видела достаточно, чтобы допускать.

И я панически боялась седонина, потому что собственными глазами видела, как он работает. Первый раз я увидела это перед аукционом на Форсе. Девушку звали Кея. Милая норбоннка с роскошными волосами цвета меда и теплой смуглой кожей. Порой мы разговаривали о ерунде, пытались поддержать друг друга. Несмотря на положение, она была стеснительной, если не сказать пугливой. При появлении мужчин терялась настолько, что едва не падала в обморок.

Ее выставляли на торги. Применили седонин, потому что, как сказали торговцы: «Она не имела товарного вида». Я в жизни не видела подобную перемену. Смотрела и не могла отвести взгляд, наблюдая, как милая застенчивая Кея превращается в охваченную похотью самку. Будто ее вытрясли из тела, поместив туда самую развратную, самую грязную шлюху. Она терлась промежностью об охранников, умоляя трахнуть ее, лезла им в штаны. Ложилась на пол, раздвигая ноги и отчаянно лаская себя. Я помню ее взгляд. Безумный, горящий. Чужой.

Самое кошмарное — никто из нас не знал, что такое седонин. Мы лишь слышали, что это вещество без вкуса и запаха. И оно могло оказаться где угодно: в нашей еде, в воде, в воздухе, которым мы дышим, на одежде. Это могло случиться в любой момент.

Я старалась глубоко дышать, хоть немного успокоиться. Но от ужаса стучали зубы.

Прежде моим самым кошмарным страхом было то, что меня продадут отвратительному старику. Теперь — седонин.

И Квинт Мателлин.

Я подняла голову и смотрела сквозь ресницы, пытаясь понять, что нужно ожидать от этого человека. Впрочем, я лишь успокаивала себя. У меня было слишком мало опыта, чтобы что-то понять.

Мателлин стоял, опустив руки, и просто ждал, когда рабыни разденут его. Длинный запашной жилет, искусно завязанный глянцевый галстук, белоснежную рубашку. Косу переплели и закрепили на затылке. Увидев широкую рельефную спину, я вздрогнула и едва не прижала ладонь к губам. Хотела отвернуться, но продолжала смотреть, не в силах оторваться. От правого плеча до левого бедра спину пересекал идеально прямой шрам, примерно в два моих пальца шириной, будто вычерченный по линейке. Как пояс портупеи. Серо-розовое на белом. Но в отличие от обычного шрама, зарастающего выпуклым рубцом, этот иссякал плоть, оставляя глубокую темную борозду. Я не представляла, как можно получить такую. Кажется, только лучевым зарядом, который заваривает срез, не позволяя ткани регенерировать. Но я видела подобное лишь в книгах. Я поежилась: даже боюсь представить, какую боль он испытал.

Рабыни сняли штаны, обнажая крепкие ягодицы, стройные ноги. Я впервые видела обнаженного имперца. И вопреки всему должна была признать, что он почти совершенен, насколько может быть совершенным мужское тело. Утверждается, что высокородные крайне редко бывают некрасивы. Но это проклятие поразило именно императорский дом. И примером тому принц Эквин. Так говорят.