Варий накрыл мою ладонь своей, поглаживал, как щенка, подался вперед:

— Отправляйся на Саклин, посмотри хорошенько. Бывают такие имперские полукровочки!.. Ни за что не отличить, — он мечтательно поджал губы, голос размяк. — При желании можно заключить фиктивный брак и выдать такого ребенка за законного, минуя узаконивание. И он станет чистокровным имперцем. Ты знаешь это не хуже меня. А от рабыни просто избавишься. Как это говорят… концы в воду. Я даже готов составить тебе компанию на Саклин. Так сказать, вспомнить золотые времена, — он снова просиял идеальными восстановленными зубами.

Я усмехнулся. Старый лис не так стар, как хочет казаться, не так болен, не так беспомощен. Не удивлюсь, если в этом доме окажется парочка хорошеньких крутобёдрых вериек с огромными сиськами. Он всегда любил таких. Чтобы, уткнувшись в грудь, можно было сдохнуть от удушья.

Я отодвинул чашку:

— Я с удовольствием составлю тебе компанию, дядя, если ты так рвешься на Саклин. Но мне без надобности — у меня есть подходящая рабыня.

Старик даже пропустил мимо ушей нарочитое обращение. Глаза горели:

— Уж не та ли самая?

Я кивнул:

— Ты верно сказал: у моего сына хороший вкус. Я сам не выбрал бы лучше.

Варий хитро улыбнулся:

— Какая ирония, мальчик мой. Выходит, твой непутевый отпрыск сам же вручил тебе оружие.

Я сидела на своей кровати в тотусе и расчесывала волосы выданной Огденом щеткой.

Сегодня я почти не спала. Ворочалась в поту на узкой кровати, слушала звуки чужого дома, голоса незнакомых людей. Снова и снова прокручивала в голове вчерашний день, переживая свой позор.

— У тебя красивые волосы.

Я вздрогнула, подняла голову. Сиурка, та самая, которую я видела в покоях Квинта Мателлина.

Я выдавила улыбку:

— Спасибо.

— Можно… потрогать?

Я пожала плечами, удивившись просьбе:

— Трогай, если хочешь.

Она протянула тонкую, будто светящуюся руку с длинными пальцами. Они казались неестественными. Слишком узкими, слишком длинными, с овальными пластинами полупрозрачных ногтей. Эти руки завораживали. Пряди струились между пальцев, казались ожившими.

Сиурка открыто улыбнулась, обнажая ряд мелких ровных зубов, почему-то придающих ей сходство с ящерицей:

— Так мягко, — она вновь и вновь перебирала пальцами, а на лице отражался восторг. — Прежде я видела такие волосы только у господ.

Я кивнула:

— Как видишь, я не госпожа. Совсем не госпожа.

Сиурка, наконец, убрала руку:

— Меня зовут Гаар. Я здесь полгода.

Я подняла голову:

— Меня зовут Лелия, и я здесь один день.

Мы обе рассмеялись. Думаю, сами не знали почему. От повисшего в воздухе напряжения.

Гаар без спроса уселась рядом:

— Если тебя это хоть немного утешит — я не смеялась тогда.

Я отвернулась:

— Ты не обязана это говорить.

Гаар покачала головой. В огромных влажных глазах, похожих на маленькие галактики, плясали блики ламп:

— Я просто слишком хорошо слышала, что говорили другие. Они завидуют твоей красоте. Белой коже, волосам. Особенно Полита.

— Кто такая Полита?

— Наложница господина. Лигурка с крашеными волосами.

Я кивнула — я хорошо запомнила ее.

Гаар брезгливо сморщилась:

— Видела бы ты ее лицо, когда она узнала, что ты пойдешь в покои. Как же ее перекосило!

— Она сказала мне, что даже не стоит спрашивать мое имя, раз меня привел молодой господин.

— О, да… — Гаар повела тонкими, едва заметными бровями и вздохнула. — Тебе очень повезло, что ты осталась в этом тотусе, а не на другой половине.

Я не разделяла ее энтузиазма:

— Чем же здесь лучше?

Сиурка придвинулась ближе:

— Наложницы у молодого господина не задерживаются. Даже самые любимые.

— Не думаю, что избавиться от его внимания — самая плохая участь.

— Ну-ну… — Гаар вытянула полные губы. — Не суди о том, о чем не знаешь. После праздников молодого господина многие непригодны даже к продаже. А если пожалует принц Эквин… В такие моменты я очень радуюсь, что такими, как я, редко интересуются, как женщинами.

Я отбросила в сторону расческу:

— Да что там происходит? На этих праздниках?

Я выкрикнула так громко, что немногие женщины, оставшиеся в тотусе, посмотрели на меня. Вчера градус накаляла эта желчная Полита. Сегодня — еще одна. А если ее подослали нарочно? Чтобы уверить меня в том, что попасть в покои Квинта Мателлина — несказанное счастье?

Гаар решительно поднялась:

— Пойдем в сад. Там меньше ушей.

Я пожала плечами и поднялась следом:

— Разве, можно?

— Господин еще не вернулся. Ненадолго — можно. А если спросят, скажешь, что я показывала тебе бондисаны. Это важно.

Я не стала спорить. Я никогда не видела бондисаны собственными глазами, они растут только в Сердце Империи. Но читала о них. Даже одна тычинка, брошенная в бокал, сделает из напитка смертельный яд. Но он не действует на высокородных. Поэтому бондисаны здесь повсюду. Как символ превосходства одних над другими.

Мы вышли на улицу через неприметную боковую дверь. Кожу ласкали солнечные лучи, воздух был сладким от запаха цветов.

Гаар махнула тонкой рукой вправо, указывая на фигурно выстриженные кусты:

— Дальше нам нельзя — там начинается господская часть.

Я кивнула. И вместо того, чтобы осматривать сад, уставилась на ее безволосый череп. Белые точки исходили на солнце молочным сиянием, образовывая причудливую корону. Я не сдержалась:

— А это правда? — я указала жестом на голову. — Что ты как-то по-особенному слышишь?

Она улыбнулась:

— Правда. Я слышу многое, чего не слышишь ты. Например, биение твоего сердца. Или как воздух попадает в твою гортань и спускается ниже, распределяясь в легких.

— И так со всеми?

Она снова улыбнулась:

— Мы умеем отсекать ненужные шумы. Иначе можно просто сойти с ума. Но, если ты мне вдруг захочешь что-то сказать так, чтобы никто не слышал — достаточно едва слышно прошептать. И я пойму.

Я отвернулась и с детским азартом прошептала так, что не слышала сама:

— А не врешь?

Она рассмеялась и потянула меня за руку: