Как нарочно в это время не танцевали. Дамы гуляли по залеживописными группами. Мужчины сбивались в кружок или шныряли по комнате,ангажируя дам. Господин Голядкин не замечал этого ничего. Видел он только КларуОлсуфьевну; возле нее Андрея Филипповича, потом Владимира Семеновича, да ещедвух или трех офицеров, да еще двух или трех молодых людей, тоже весьма интересных,подающих или уже осуществивших, как можно было по первому взгляду судить,кое-какие надежды… Видел он и еще кой-кого. Или нет; он уже никого не видел, нина кого не глядел… а двигаемый тою же самой пружиной, посредством которойвскочил на чужой бал непрошенный, подался вперед, потом и еще вперед, и ещевперед; наткнулся мимоходом на какого-то советника, отдавил ему ногу; кстатиуже наступил на платье одной почтенной старушки и немного порвал его, толкнулчеловека с подносом, толкнул и еще кой-кого и, не заметив всего этого, или,лучше сказать, заметив, но уж так, заодно, не глядя ни на кого, пробираясь вседалее и далее вперед, вдруг очутился перед самой Кларой Олсуфьевной. Безвсякого сомнения, глазком не мигнув, он с величайшим бы удовольствием провалилсяв эту минуту сквозь землю; но, что сделано было, того не воротишь… ведь ужникак не воротишь. Что же было делать? «Не удастся — держись, а удастся —крепись. Господин Голядкин, уж разумеется, был не интригант и лощить паркетсапогами не мастер…» Так уж случилось. К тому же и иезуиты как-то тутподмешались… Но не до них, впрочем, было господину Голядкину! Все, что ходило,шумело, говорило, смеялось, вдруг, как бы по мановению какому, затихло имало-помалу столпилось около господина Голядкина. Господин Голядкин, впрочем,как бы ничего не слыхал, ничего не видал, он не мог смотреть… он ни за что немог смотреть; он опустил глаза в землю да так и стоял себе, дав себе, впрочем,мимоходом честной слово каким-нибудь образом застрелиться в эту же ночь. Дав себетакое честное слово, господин Голядкин мысленно сказал себе: «была не была!» и,к собственному своему величайшему изумлению, совсем неожиданно начал вдругговорить.

Начал господин Голядкин поздравлениями и приличнымипожеланиями. Поздравления прошли хорошо; а на пожеланиях герой наш запнулся.Чувствовал он, что если запнется, то все сразу к черту пойдет. Так и вышло —запнулся и завяз… завяз и покраснел; покраснел и потерялся; потерялся и поднялглаза; поднял глаза и обвел их кругом; обвел их кругом и — и обмер… Все стояло,все молчало, все выжидало; немного подальше зашептало; немного поближезахохотало. Господин Голядкин бросил покорный, потерянный взор на АндреяФилипповича. Андрей Филиппович ответил господину Голядкину таким взглядом, чтоесли б герой наш не был уже убит вполне, совершенно, то был бы непременно убитв другой раз, — если б это было только возможно. Молчание длилось.

— Это более относится к домашним обстоятельствам и к частнойжизни моей, Андрей Филиппович, — едва слышным голосом проговорил полумертвыйгосподин Голядкин, — это неофициальное приключение, Андрей Филиппович…

— Стыдитесь, сударь, стыдитесь! — проговорил АндрейФилиппович полушепотом, с невыразимою миной негодования, — проговорил, взял заруку Клару Олсуфьевну и отвернулся от господина Голядкина.

— Нечего мне стыдиться, Андрей Филиппович, — ответилгосподин Голядкин так же полушепотом, обводя свои несчастные взоры кругом,потерявшись и стараясь по сему случаю отыскать в недоумевающей толпе средины исоциального своего положения.

— Ну, и ничего, ну и ничего, господа! ну, что ж такое? ну, исо всяким может случиться, — шептал господин Голядкин, сдвигаясь понемногу сместа и стараясь выбраться из окружавшей его толпы. Ему дали дорогу. Герой нашкое-как прошел между двумя рядами любопытных и недоумевающих наблюдателей. Рокувлекал его. Господин Голядкин сам это чувствовал, что рок-то его увлекал.Конечно, он бы дорого дал за возможность находиться теперь, без нарушенияприличий, на прежней стоянке своей в сенях, возле черной лестницы; но так какэто было решительно невозможно, то он и начал стараться улизнуть куда-нибудь вуголок да так и стоять себе там — скромно, прилично, особо, никого незатрагивая, не обращая на себя исключительного внимания, но вместе с темснискав благорасположение гостей и хозяина. Впрочем, господин Голядкинчувствовал, что его как будто бы подмывает что-то, как будто он колеблется,падает. Наконец он добрался до одного уголка и стал в нем как посторонний,довольно равнодушный наблюдатель, опершись руками на спинки двух стульев,захватив их, таким образом, в свое полное обладание и стараясь по возможностивзглянуть бодрым взглядом на сгруппировавшихся около него гостей ОлсуфияИвановича. Ближе всех стоял к нему какой-то офицер, высокий и красивый малый, предкоторым господин Голядкин почувствовал себя настоящей букашкой.

— Эти два стула, поручик, назначены: один для КларыОлсуфьевны, а другой для танцующей здесь же княжны Чевчехановой; я их, поручик,теперь для них берегу, — задыхаясь, проговорил господин Голядкин, обращаяумоляющий взор на господина поручика. Поручик молча и с убийственной улыбкойотворотился. Осекшись в одном месте, герой наш попробовал было попытать счастьегде-нибудь с другой стороны и обратился прямо к одному важному советнику, с значительнымкрестом на шее. Но советник обмерил его таким холодным взглядом, что господинГолядкин ясно почувствовал, что его вдруг окатили целым ушатом холодной воды.Господин Голядкин затих. Он решился лучше смолчать, не заговаривать, показать,что он так себе, что он тоже так, как и все, и что положение его, сколько емукажется, по крайней мере, тоже приличное. С этой целью он приковал свой взглядк обшлагам своего вицмундира, потом поднял глаза и остановил их на одном весьмапочтенной наружности господине. «На этом господине парик, — подумал господинГолядкин,

— а если снять этот парик, так будет голая голова,точь-в-точь как ладонь моя голая».Сделав такое важное открытие, господинГолядкин вспомнил и о арабских эмирах, у которых, если снять с головы зеленуючалму, которую они носят в знак родства своего с пророком Мухамедом, тоостанется тоже голая, безволосая голова. Потом, и, вероятно, по особенномустолкновению идей относительно турков в голове своей, господин Голядкин дошелдо туфлей турецких и тут же кстати вспомнил, что Андрей Филиппович носитсапоги, похожие больше на туфли, чем на сапоги. Заметно было, что господинГолядкин отчасти освоился с своим положением, «Вот если б эта люстра, —мелькнуло в голове господина Голядкина, — вот если б эта люстра сорваласьтеперь с места и упала на общество, то я бы тотчас бросился спасать КларуОлсуфьевну. Спасши ее, сказал бы ей: „Не беспокойтесь, сударыня; это ничего-с,а спаситель ваш я“. Потом…» Тут господин Голядкин повернул глаза в сторону,отыскивая Клару Олсуфьевну, и увидел Герасимыча, старого камердинера ОлсуфияИвановича. Герасимыч с самых заботливым, с самым официально-торжественным видомпробирался прямо к нему. Господин Голядкин вздрогнул и поморщился от какого-тобезотчетного и вместе с тем самого неприятного ощущения. Машинально осмотрелсякругом: ему пришло было на мысль как-нибудь, этак под рукой, бочком, втихомолкуулизнуть от греха, этак взять — да и стушеваться, то есть сделать так, какбудто бы он ни в одном глазу, как будто бы вовсе не в нем было и дело. Однако,прежде чем наш герой успел решиться на что-нибудь, Герасимыч уже стоял передним.